– Он очень старался, правда. И он, и Пётр Андреевич, и Ольга Романовна… Они все меня отговаривали! Только Дотти была на моей стороне.

– Дотти?

– Евдокия Осиповна.

– Так вот, кто повлиял на брата! Теперь всё ясно!

– Всё-таки сердишься?

– Нет, – честно ответил Николай. – Я очень скучал по тебе, и очень рад видеть. И ты настоящая молодец, что приехала.

Лицо Наташи осветилось радостью. Выдохнула с сияющей улыбкой:

– А я не могла не приехать! Даже если бы все-все были против! Я должна была увидеть тебя. И когда Пётр Сергеевич сказал, что едет сюда, я ни секунды не колебалась.

– Ты умница.

Никогда ещё не приходилось Вигелю видеть Наташу такой. Помолодевшей, жизнерадостной. Смотрел и не мог наглядеться. А она говорила. Рассказывала о жизни в Крыму. О семье. Глядя на неё такую, впервые подумалось, что счастье ещё вполне возможно. И так не хотелось расставаться вновь! Выпускать из объятий эту жар-птицу, воскресшую от своей болезненной тоски и озарившей его душу, полную разлада и скорби после Каховки.

А время для встречи было отпущено совсем мало. Правда, Пётр нарочно задержался на день, проводив Главнокомандующего со всей его свитой, но дольше оставаться не мог. Дела звали его в Севастополь. Николай был бесконечно благодарен брату за этот подаренный день счастья, счастья, которого он ещё не знал. Прежде редкие радостные часы, проведённые с Наташей, никогда не были счастливыми вполне, так как их отравляла её глубинная тоска, её нервозность. Прежняя Наташа не была счастлива сама, а, значит, и Вигелю передавалась её несчастливость. Новая Наташа стала его воплощённым счастьем. От неё ему не захотелось бы бежать через несколько дней. И даже через несколько месяцев. И никогда больше. Только теперь она и стала, наконец, его частью, его женой, половиной, без которой нет полноты жизни.

Прощались в этот раз, как никогда долго. Наташа никак не хотела отпускать его, приникнув к нему, не говоря не слова. И ему невмоготу было оторвать от себя это бесконечно дорогое существо. Пётр переминался с ноги на ногу, нервно курил, посматривая на часы, но стеснялся прервать затянувшееся прощание. Наконец, он не выдержал, кашлянул в кулак:

– Прошу прощения, но уже пора…

Брат сел в автомобиль, и Вигель усадил в него жену. Однако, она всё сжимала его руку, в глазах её читалась немая просьба побыть с нею ещё хотя бы немного. Николай сел рядом с женой и проехал немного. Когда Кронфельд остался позади, он крепко обнял её:

– До свиданья, счастье моё! Я люблю тебя больше, чем когда-либо! Береги себя! Слышишь? Обещай мне!

– Обещаю, Николенька.

Первый раз по имени назвала, даже сердце ёкнуло…

– Ты береги себя! Для нас береги! Мы тебя ждать будем! – добавила ещё, целуя.

В этот момент Вигель сделал знак шофёру остановиться и спрыгнул на землю. Напоследок успел пожать ещё руку брату. Сказал ему, словно завещал:

– Береги Наташу! Заботься о ней! И если…

– Не надо, – прервал Пётр, поняв, каково будет продолжение. – Я обещаю.

Автомобиль тронулся, быстро набирая скорость, и клубы поднятой пыли окутали его. Пешком Николай возвратился в Кронфельд, чтобы допить до дна скорбную чашу последних месяцев борьбы.

Дном этим стал Перекоп, на позициях которого Корниловцы сменили части генерала Слащёва. Оборонявшие это время Сиваш Дроздовцы были атакованы красными, обошедшими дивизию с правого фланга по предательскому льду. Пришлось спешно отступать на Юшуньские позиции, последний рубеж обороны Крыма. Вал за валом накатывали красные, контратаки, проводимые белыми частями, уносили бесчисленное количество жизней, но не могли изменить положения, армия захлёбывалась в крови. Красное командование не жалело и своих людей. Сутками напролёт они лезли на укрепления под сплошным огнём, устилали собой землю, падая в серебристый от инея бурьян, висли гроздьями на колючей проволоке. В их лицах читалось безумие, словно они были пьяны, словно не понимали происходящего. Их гнали на смерть, и они шли с остекленевшими глазами и гибли, гибли. И кошмарно было, что при такой массе жертв их полчищам не было конца, и убитых сменяли свежие силы, ни днём, ни ночью не ослабляющие натиска.

При приближении красных Корниловцы выбирались из своих окопов и ложились перед или сзади них. Из окопов было плохо видно противника, вдобавок тяжело вылезать, из-за чего при близком подходе красных можно было просто не успеть выбраться. Силы были истощены до предела. Вигель забыл, когда спал последний раз, оглох от грохота орудий, от которого сутки напролёт дрожала и стонала земля.

Наконец, десятого ноября на смену Корниловцам на Юшуньские позиции пришли Дроздовцы. Эти чудо-богатыри ринулись в свою последнюю атаку. Пошли в полный рост под огонь пулемётов. Винтовки на ремнях, в зубах – потухшие папиросы. Казалось, красные сметут огнём эту горсть отважных, но произошло то, что бывало много раз раньше, ещё во времена знаменитых психических атак генерала Маркова. Дух одержал верх над массой, и красные отступили, бросив полторы тысячи пленных. Однако, развить этот успех возможности не было. Корниловцы уже не имели сил поддержать атаку, конницы не было. Большевики прорвались в тыл, и Дроздовцы вынуждены были отступать под перекрёстным огнём.

Прорвавшихся в тыл красных встретили на своём пути Корниловцы. В темноте не сразу разобрали, завидев идущие цепи, свои они, или вражеские. Лишь сблизившись, узнали друг друга, и жарко пришлось бы, если бы подоспевший бронепоезд «Георгий Победоносец» не расстрелял большевистские полчища из всех своих орудий и пулемётов. Под его прикрытием продолжили отступление.

Остатки дивизии отступали на Севастополь. На другой день по оставлении Юшуни был получен приказ Главнокомандующего, в котором предписывалось всем частям двигаться в направлении портов, назначенных каждой из них для погрузки. Это был конец. Конец борьбы. Конец Русского анклава на Русской земле. Впереди уцелевших ожидала чужбина.

С тягостным чувством шли весь день, отмеряя шагами усталых и замёрзших ног последние вёрсты родной земли. На ночь остановились в одной из деревень. Вигель разместил свою батарею на окраине и, наскоро перекусив, улёгся спать на полу занятой избы, и тяжёлый сон окутал его голову. Третий день Николай был сильно простужен, его душили припадки кашля, тело ломило, и время от времени начинала бить лихорадка. Этой же ночью он томился от жара. Голова горела, мучимая видениями каховских боёв. Внезапно сквозь эту горячечную муть прорвался голос Митрофанова:

– Господин подполковник, проснитесь! Господин подполковник!

Явственно слышался голос, но не было сил открыть глаз, отозваться.

– Господин подполковник! Николай Петрович, проснитесь! Нас оставили, слышите? Дивизия ушла без нас! – Адя уже десять минут тряс Вигеля за плечо, пытаясь разбудить. – Да проснитесь же! – взмолился.

Наконец, подполковник с усилием приподнялся. Лицо его пылало и было покрыто крупицами пота, волосы прилипли ко лбу.