Руси», в статье «Еще о норманизме». Мнению об отдельных письменных сказаниях и повестях, будто бы введенных в летописные своды позднее, я по-прежнему не придаю широкого значения. Например, рассказ об убиении Андрея Боголюбского не считаю повестью, отдельно написанной неизвестным лицом; полагаю, что она написана просто киевским летописцем со слов очевидца, может быть, того же Козьмы Киевлянина, который был в службе у Андрея, оплакивал его смерть и укорял Анбала. К прежним своим соображениям прибавлю следующее. Если бы все те части сводов, которые у нас стали считать отдельными писаными повестями, были действительно таковыми, то нет никакого вероятия, чтобы они дошли до нас только в летописных сводах; хотя некоторые из них, наверное, сохранились бы в каких-либо рукописных сборниках.

Относительно Новгородской летописи я считаю не только «остроумными», но и основательными соображения Прозоровского в пользу Германа Вояты как составителя этой летописи (ЖМНПр. 1852. Июль). Возражения Погодина, считающего Вояту переписчиком, а не сочинителем, едва ли убедительны (Исслед. и лекции. Т. V. С. 342–344). Летописец называет Нифонта святым и притом уже архиепископом; это показывает только, что он начал свой труд по кончине Нифонта, вероятно, при архиепископе Иоанне и по его поручению; приближенность Вояты к архиерейскому дому обнаруживается обстоятельствами его смерти, и нет основания предполагать, что летопись должна была вестись непременно священником Софийского собора, а не церкви Святого Якова или какой-либо другой. Точное и довольно подробное известие о Германе Вояте под 1188 г., конечно, было записано его продолжателем, может быть, тоже священником церкви Святого Якова, продолжавшим летопись также по поручению архиепископа.

Срезневского «Исследования о летописях Новгородских» в «Известиях АН». 2-е отд. Т. II. Исследование Яниша «Новгородская летопись и ее московские переделки». 1874. Исследования г. Сенигова о Новгородской летописи в Чт. Об-ва ист. и древн. 1887. № 4. Он приурочивает начало этой летописи к началу новгородской самостоятельности от Киева и отчасти к началу христианства. Того же Сенигова исследование «О древнейшем летописном своде В. Новгорода» в «Летописи занятий Археогр. комиссии». Вып. VIII. 1888.

37

Что русские былины получили начало в эпоху дотатарскую, см. о том исследования Л. Майкова «О былинах Владимирова цикла». СПб., 1863. Также Погодина «Замечание о наших былинах» (ЖМНПр. 1870. Декабрь). Последний несколько преувеличивает древность настоящей их формы. Еще более глубокую древность придает им Бессонов в своих примечаниях к изданию песен, собранных Киреевским. Любопытно обширное исследование В. Стасова «Происхождение русских былин» (Вестник Европы. 1868. Кн. 1, 2, 3, 6 и 7). Он сближает их со сказками восточными (индийскими, персидскими, тюркскими); полагает, что эти последние распространились у нас от татар в эпоху ига, и вообще отказывает русским былинам в туземном самобытном происхождении; с чем, конечно, нельзя согласиться. Наиболее основательные опровержения эта теория встретила в сочинении О. Ф. Миллера «Илья Муромец и богатырство киевское». СПб., 1870. (На последнее сочинение см. рецензию Буслаева в ЖМНПр. 1871. Апрель.) В летописях хотя и упоминаются некоторые богатыри, относимые к дотатарской эпохе, но только в позднейших сводах, составленных не ранее XVI в. См. также «Русская поэзия в домонгольскую эпоху» Жданова (Киевск. унив. изв. 1879. Июнь). В. Ф. Миллера «К былине о Камском побоище». (Извест. Отд. рус. яз. АН. Т. VII. Кн. 2). Это о Калкской битве: тут конец богатырям, которые окаменели.

Отрывок из песни, или похвального Слова, сложенного в честь Мстислава Удалого, Длугош приводит в рассказе о победе его над уграми и изгнании их из Галича под 1209 г. Хронология его по отношению к русским событиям, как известно, не отличается верностью, и подробности их нередко спутаны; но означенный отрывок, очевидно, заимствован им из источника, до нас не дошедшего.

После трудов, указанных выше в примеч. 29, литература «Слова о полку Игореве» обогатилась следующими новыми исследованиями и изданиями: Ооновского «Слово о полку Игореве», Львов, 1876. («Текст» с «перекладом» на русско-галицкое наречие и добросовестными учеными «пояснениями».) Вс. Миллера «Взгляд на Слово о полку Игореве». М., 1877. Хотя главная мысль автора о нерусской народности Баяна и византийско-болгарских книжных образцах, которым близко подражал певец «Слова», едва ли может найти подтверждение; но книжная подготовка певца доказана им с достаточными основаниями. (На что, впрочем, указывалось и прежде и что особенно развито в обширном, исполненном эрудиции труде кн. Вяземского «Замечания на Слово о полку Игореве». СПб., 1875.) Несколько дельных замечаний на исследование Вс. Миллера см. О. Миллера (ЖМНПр. 1877, сентябрь) и Е. Барсова «Критический очерк литературы Слова о полку Игореве» (ЖМНПр. 1876. Сентябрь и октябрь). Его же «Критические заметки об историческом и художественном значении Слова о полку Игореве» (Вестник Европы. 1878. Октябрь и ноябрь).

Автор этих заметок Барсов довольно успешно отстаивает самостоятельное творчество певца «Слова» и полную принадлежность последнего русской поэзии; причем полемизует с упомянутым исследованием Вс. Миллера. Наконец, заслуживают внимания объяснения Потебни «Слово о полку Игореве». Воронеж, 1878 и добросовестный труд А. Смирнова «О Слове о полку Игореве». Воронеж, 1877 и 1879. (Два оттиска из журнала «Филологические записки»; в первом выпуске «Литература Слова», во втором — «Пересмотр некоторых вопросов».) Д. И. Прозоровского «Новый опыт объяснительного изложения Слова о полку Игореве» (Записки Отделения русской и славянской археологии. Т. III. СПб., 1882). И. И. Козловского «Палеографические особенности погибшей рукописи Слова о полку Игореве» (Труды Моск. археол. об-ва. Т. XIII. Вып. 2. 1890). Проф. Багалей полагает, что автор «Слова» был уроженец Северской земли (Чт. Об-ва Нестора летописца. Кн. 2. 1888. С. 160). Самый обширный труд о сем «Слове» принадлежит помянутому Е. В. Барсову. Несколько томов, изданных в 1880-х гг.

Сравнение «Слова о полку Игореве» с соответствующим довольно подробным рассказом Киевской летописи (по Ипат. списку) подтверждает выше приведенное мною мнение, что напрасно преувеличивают число отдельно сочиненных повестей и сказаний, вставленных в летописи. Киевский летописец на таком основании мог бы только взять рассказ певца и приспособить его к своему делу; однако он излагает свой самостоятельный рассказ также со слов людей сведущих. Свое мнение о существовании придворно-княжеских певцов-поэтов я высказывал еще в 1859 г. (Журнал «Русское слово». Декабрь), по поводу рассуждения Буслаева о русской поэзии XI и начала XII в. Относительно Баяна, воспевавшего черниговских князей в конце XI в., замечу еще, что это имя следует принимать за нарицательное, то есть оно означало вообще певца (вроде позднейшего бандуриста), и притом «вещего» (см. словари Востокова и Миклошича под этим словом: «волъхвом и баяном»).

Что касается до словутного певца Митуси, то некоторые считали его церковным певчим, например Максимович («Основа». 1861. Июнь). Это мнение совсем невероятно; Митуся случайно захвачен в плен вместе со слугами перемышльского владыки, и притом со слугами-дружинниками; отсюда еще не видно, чтобы он сам служил владыке, а