Гитлер, который уже давно возненавидел итальянскую королевскую семью, был убежден, что Бориса отравила его супруга. Он приказал Риббентропу дать указания германскому посланнику в Софии Беккерле с помощью СС арестовать и доставить в Берлин царицу и престолонаследника. Тем не менее Шёнебекку и его товарищам удалось это предотвратить. В целом дело было в высшей степени таинственное, и в то время вся София полнилась всевозможными слухами. Однако на основании виденных мной свидетельств я убежден, что к этому преступлению Гитлер не имел касательства.

8 сентября капитулировала Италия. Это привело к оккупации британцами островов Самос, Кос и Лерос из архипелага Додеканес с целью, как видно, продемонстрировать туркам, что они могут теперь вступить в войну против Германии без особого риска. На практике этот шаг явился еще одной психологической ошибкой. Германские военно-воздушные силы совершенно пресекли снабжение этих островов, и британские войска были вынуждены их эвакуировать. Это произошло под самым носом у турок, которых при таких обстоятельствах едва ли можно было винить за продолжение их политики нейтралитета. Они не могли надеяться на защиту в случае налетов германской авиации на Смирну и Стамбул. В тот период войны ни одна из сторон не проявляла в отношении Турции особой проницательности. В октябре союзники на конференции в Москве решили, что Турцию необходимо в конце концов образумить. Гитлер, со своей стороны, освободил Муссолини из его горной тюрьмы[186] и старался усадить его во главе фашистской республики в Северной Италии. Шансов вернуть его к политической жизни было не больше, чем у Наполеона, когда он покидал Эльбу.

Некоторые моменты той войны можно отнести почти к царству фантазии. Однажды в Анкару явились два высоких партийных чиновника, которых Гитлер выбрал в качестве гаулейтеров, одного – для Грузии, другого – для Азербайджана. Они хотели изучить этнические и экономические особенности своих провинций. Их присутствие вызвало в городе великое множество разговоров, поскольку они без стеснения рассказывали всем и каждому о своем высоком предназначении. Первое, что захотел узнать один из них, было: сколько жалованья получает вице-король Индии и какие требования предъявляются к кандидатам на эту должность. Когда я, страшно изумившись, ответил, что не имею об этих вопросах ни малейшего представления, он объяснил, что просто хотел заранее оценить, какой доход потребуется в будущем для достойного поддержания его высокого статуса. Я пришел в ужас от мысли, каким гомерическим хохотом был бы встречен подобный анекдотический эпизод, если бы о нем пронюхали пропагандистские службы противника, и договорился с Берлином о скорейшем отзыве этих двух господ.

События, которое я расценил как некую реакцию на предпринятую нами попытку контакта с мистером Эрле, пришлось ожидать до 4 октября. В этот день мне позвонил управляющий Восточным банком герр Пост с сообщением, что со мной хочет говорить по крайне важному вопросу какой-то таинственный иностранец. Его представил Посту профессор Рустов, и мне было предложено о деталях расспросить самого профессора. Рустов был эмигрант и не принадлежал к числу людей, с которыми я имел официальные контакты. Несмотря на это, я попросил его меня навестить. Профессор, человек весьма достойный и сохранивший добрые чувства к родной стране, посчитал своим долгом устроить мою встречу с загадочным персонажем, которого он сам описал как американского гражданина с португальским паспортом, выразившего желание переговорить со мной по поручению президента Рузвельта.

Я взвесил риск, неизбежный при встрече с субъектом, который, судя по всему, что мне было о нем известно, вполне мог оказаться agent provocateur. Посетившему меня в июле господину фон Тротт цу Зольцу – человеку, осуществлявшему мою связь с оппозиционной группой в Германии, я был вынужден сообщить, что мистер Эрле не получил никакого ответа от американского президента. Незнакомец, с которым мне предлагалось встретиться, мог быть тем самым посланцем, которого мы ожидали, и я решился принять его.

На следующее утро ко мне в кабинет провели джентльмена лет сорока от роду, предъявившего португальский паспорт. Вскоре выяснилось, что ему ничего не известно о поручении мистера Эрле. Несмотря на это, он утверждал, что президент Рузвельт поручил ему обсудить лично со мной возможности скорейшего заключения мира. Президент с большим интересом прочитал о моем мартовском выступлении в Стамбуле и захотел получить представление о тех личностях в Германии, с которыми было бы возможно вступить в переговоры. Вопрос о том, чтобы в этой роли могли выступить Гитлер и вся его камарилья, даже не ставился. Мой посетитель явился не с пустыми руками. Он извлек из портфеля рулончик микропленки длиной сантиметров в пять, содержавшей перечисление условий, которые могли послужить основой для заключения мира с Германией. Единственным предварительным условием являлся арест Гитлера и выдача его союзникам, которые давали обязательство предать его беспристрастному суду. Предполагалось, что Гитлера можно похитить во время одного из его перелетов на фронт, посадив самолет на территории, занятой союзниками. Мой гость производил прекрасное впечатление. Я пообещал изучить его предложения и договорился встретиться с ним на следующий день где-нибудь вне территории посольства.

Должен добавить, что все заметки, которые я так аккуратно вел, вместе с микрофильмом вернулись со мной в августе 1944 года в Германию, но были впоследствии конфискованы французскими властями в Гемюндене, и с тех пор я их никогда не видел. Поэтому при изложении подробностей мне приходится полагаться на память.

На следующий день я условился с Постом, что он отвезет нашего общего друга в свой загородный дом в Бюйюк-Аду, куда я сам приеду на моторном катере. Микропленку я прочитал через лупу и убедился, что составители условий не собирались лишить Германию ее роли в Центральной Европе. На западе предполагалось восстановить ее прежние границы, а Польша на востоке должна была получить гарантии независимого существования. На пленке также было засвидетельствовано, что союзники, признавая невозможность автономного экономического существования Германии, предлагали создать независимое Украинское государство, связанное, однако, каким-то образом с Германией. Я сообщил нашему посланцу, что эти условия могут составить прочный фундамент для мирных переговоров, но рекомендовал ему проинформировать пославших его лиц, что для Германии будет предпочтительнее отказаться от всякой ассоциации с Украиной, ибо такая схема может стать причиной нескончаемого конфликта с Россией, сделав наше положение на Востоке невыносимым. Затем мы углубились в детали возможного мирного урегулирования, причем я вновь изложил свои предложения относительно европейского единства.

Я совершенно ясно дал понять, что не могу предпринять никаких дальнейших действий, пока не получу от президента Рузвельта письменных обязательств вести переговоры на основе условий, которые мы здесь обсудили. Он должен понимать, что никто на германской стороне не сможет взять на себя ответственность за столь важные решения на основании одних только неопределенных рассуждений общего характера, подобных Четырнадцати пунктам президента Вильсона. Мой гость с пониманием отнесся к этому требованию, но высказал сомнение в том, что президент согласится доверить нечто подобное бумаге. Почему бы мне, предложил он, не слетать в Каир, куда президент вскоре собирается нанести визит? В таком случае он мог бы организовать встречу между нами. Я ответил, что при реализации такого плана невозможно предотвратить утечку информации, в результате чего я, превратившись в эмигранта, окажусь практически бесполезным. Мы расстались, договорившись, что он должен еще раз увидется со мной после того, как свяжется с президентом.