здесь Орлиное Ребро в Белом Песке и двое его соплеменников помоложе – но с ними понятно, красный народ обожает танцы, у них танцуют все и по малейшему поводу, вплоть до обильного дождя. А вот моим подданным участвовать в пиррихе не позволено. Они могут лишь наблюдать.

Скорфус меня оставляет, напоследок пожелав пободрее крутить задом. Остальные тоже отстают, и вот уже нас разделяет пять шагов, десять, пятнадцать. Я останавливаюсь перед самым помостом. Надо мной льется сменяющаяся мелодия – поднимается волной. Становится все более нервной, рваной. Гости смотрят на меня, и на миг снова кажется то, что испугало меня утром.

Мне восемь. Моя мать развязала войну. Толпа ненавидит меня.

В мелодию врывается особенно испуганная струнная трель: пора. Я поднимаю меч так, чтобы он разделил мое лицо пополам, а потом – когда струны невидимой лиры словно рвутся и ее затмевают несколько более басистых кифар – делаю плавное круговое движение клинком, рукой и всем телом. Финни очерчивает меня искристой спиралью. Лиры снова поют: кружись!

Враги будто взяли меня в кольцо, но этим вихревым, порхающим взмахом я могла бы снести головы всем им. Не могу – потому что врагов нет. Мелодия уже звенит и стучит, веет гулким ракушечным ветром, подхватывает меня – и ноги сами знают, как ступать, а руки – какие пассы делать. Я перестаю чувствовать вес Финни, вообще сливаюсь с ней, как не всегда сливаюсь даже в бою. Она продолжение моей руки; росистая трава – продолжение моих усталых ног. Все так просто: под нисходящую мелодию припасть на колено, под взлетающую – потянуться вверх, будто враг крылат или будто я хочу разрубить луну. И снова взмахивать мечом, чертить им невидимые узоры, выгибать спину. И украдкой радоваться, что на меня не надели платье.

Струнные звенят и спорят, сетуют и смеются. Духовые зовут в бой, кастаньеты из устричных раковин отмеряют шаги. Я кидаюсь вперед. Падаю, как трава под ветром. Так же распрямляюсь.

За мной следят, встречая вздохами некоторые пассы. Ни одно движение не ускользает от гостей, толпящихся там, ближе к пепельной дорожке. Я не пытаюсь вовлечь их, я понимаю, что они не приблизятся, боясь моего оружия, – и, как многих, пирриха в какой-то момент повергает меня в транс, вытеснив даже тоску. Из-за отца, с которым мы должны были разыгрывать сражение-танец вдвоем. Скрещивать клинки, обходить друг друга, украдкой соприкасаться свободными руками, а в конце – обменяться оружием, красиво подбросив его в воздух.

Его нет. Поэтому я танцую так, словно он мог бы видеть меня.

Когда я снова вспоминаю, что не одна, когда на очередном развороте смотрю на гостей, они уже двигаются. Им не позволено прибегать к оружию, дипломатическая пирриха проще: люди берутся за руки, люди вторят моему шагу и расцепляют пальцы ровно тогда, когда нужно повернуться. Поначалу – и снова, так всегда – все довольно нелепо, потому что кое-кто выпил уже много и путается в ногах, а кое-кто просто неловок. Для коронуемого это тоже испытание – не сбиться самому, не засмеяться, видя, как кто-то с кем-то сталкивается или даже падает, пытаясь за ним поспеть. Наоборот, нужно намеренно чуть замедлиться, следуя за музыкой. Так я и делаю – и постепенно ритм заражает людей. Мой ритм, моя сила – все это сливается с их ритмом и их силой, они быстрее и увереннее поднимают спотыкающихся, слаженнее повторяют за мной повороты и шаги – даже когда опускаются на колено или тянутся вверх. И их все больше. Они выходят из-за столов. Я словно управляю маленькой армией. Самой странной, самой разномастной армией на свете. Целым миром.

Я смотрю на них – через расстояние. Снова кружусь под взмывающую музыку, сосредотачиваюсь, осторожно приближаюсь еще на два-три танцующих шага и веду Финни вперед – так, чтобы искры с ее клинка долетели до ближайших гостей. Они оседают на волосах и нарядах. Кто-то издает удивленный возглас, кто-то даже пятится, но танец не прерывается. Я не решаюсь приблизиться еще, чтобы точно никого не задеть. Новый взмах меча – и искры сыплются сильнее, белые, голубые и лиловые. Словно я сбиваю с неба звезды.

Маленькая девочка из Ийтакоса смеется, кружась со своим седым дедом. Орлиное Ребро величественно и грациозно вскидывает руку к луне. Клио, Рикус и Ардон, успевшие появиться в толпе, крепко держатся за руки и тоже поднимают их слаженной волной, а потом припадают на колено вместе с прочими гостями; музыканты, словно все разом, решили порвать струны, разбить кастаньеты и отдать духовым раковинам весь воздух…

Значит, это финал.

Я запрокидываю подбородок, подбрасываю меч и, когда он падает, ловлю его уже острием вниз. Он почти касается моих ключиц. Он пронзил бы меня, как кинжал пронзил мать.

Музыка затихает. Волна впереди снова идет вверх. Распрямившиеся гости аплодируют мне, я медленно опускаю оружие, выдыхаю и склоняюсь перед ними. Моя последняя формула проста:

– Я справлюсь с любой бедой и не дам музыке замолчать. Потому что я чиста.

Все позади. Завтра я стану королевой.

Они почтительно, даже восхищенно расступаются, когда я иду навстречу. Все, кроме моих физальцев, тут же, наоборот, окруживших меня, начавших хлопать по плечам. Рикус сообщает, что я богиня, Клио просто бессвязно пищит, Ардон без лишних комплиментов сообщает, что моя челка прилипла ко лбу и вот-вот засалится. Кручу головой: нет Скорфуса, где он? Думаю спросить и чувствую внезапный укол сомнения: что, если он… не смотрел? Встряхиваюсь, вытираю пот, отбрасываю злосчастную челку. Да с чего бы? Он не мог пропустить подобное, он где-то там, в толпе или за столами, из-за которых все время танца не позволено вставать гирийской половине гостей. Так и оказывается: почти до хруста вывернув шею в сторону, я нахожу его – рядом с Эвером, они разговаривают. Скорфус обеспокоенно мотает хвостом влево-вправо, а вот Эвер, наоборот, словно бы приободрился, неуверенно кивает, потом прижимает к груди кулак. Точно почувствовав мой взгляд, он вскидывается и встает. Скорфус взмывает в воздух.

Я встречаю его на середине пути к столам, ловлю и прижимаю к себе.

– Фу, ты потная! – ворчит он, но трется об меня, прижимая уши к голове.

– А я была красивая? – просто не могу не спросить. – Ну, когда танцевала?

– Да, почти как танцоры мамушки, – ворчит он, перебираясь мне на плечи, чтобы привычно лечь там воротником.

– Что это – мамушка? – Поднимаю брови.

– Да забудь, забудь, всякие дурацкие сабельные танцы другого мира, – хмыкает он. – Твой был лучше, богами клянусь. Жаль,