отправлю Котара к вам, — поспешно сказал Коллинз, — вы сможете на него посмотреть.

— Спасибо, сэр.

Корнваллис уже благодарил хозяина и прощался с остальными капитанами. Коллинз ненавязчиво и в то же время на удивление быстро проделал то же самое и исчез за бортом. Корнваллис последовал за ним, провожаемый традиционными почестями — караул, оркестр, фалрепные. В то же время с верхушки фор-стеньги спустили его флаг. Адмирал отбыл, и гичка за гичкой стали подходить к борту, сверкая свежей краской, с командой, разодетой в пошитую за капитанский счет форму. Капитан за капитаном исчезали за бортом, строго в порядке старшинства. Наконец подошла неприглядная шлюпочка с «Отчаянного». Ее матросы были в том, что им выдали на вещевом складе в день поступления на корабль.

— До свидания, сэр, — сказал Хорнблауэр, протягивая Пелью руку.

Пелью пожал сегодня столько рук, столько произнес прощальных слов, что Хорнблауэр постарался распрощаться как можно короче.

— До свидания, Хорнблауэр, — сказал Пелью, и Хорнблауэр поспешно отступил назад, отдавая честь.

Дудки свистели, пока его голова не поравнялась с главной палубой, а потом он рискованно прыгнул в шлюпку — в перчатках, в шляпе и со шпагой, и все это было старое и потертое.

X

— Пользуюсь случаем, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр, — повторить то, что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность отличиться.

— Ничего не попишешь, сэр. Такова служба, — произнес голос из темноты напротив Хорнблауэра.

Слова были философские, но в голосе звучала горечь. Это часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать, говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется — словно нисколько не боится.

Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей вылазке, он почувствует облегчение — облегчение и радость. Но это было абсолютно невозможно — в приказе четко говорилось, что «высадкой должен командовать капитан „Отчаянного“ Горацио Хорнблауэр». Почему, объяснялось в предыдущем абзаце: «…так как лейт. Котар старше лейт. Буша». Котара невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого судна; не мог он и служить под началом офицера с меньшей выслугой. Единственным выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот миг на валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную популярность, — он выбирал, кому пасть в бою. Росчерк его пера мог означать, что Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет.

Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе, что не порадовался бы, если бы командовать десантом назначили Буша. Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог оказаться не способен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его характера.

— Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш? — спросил Хорнблауэр. — И на случай, если я не вернусь?

— Да, сэр.

Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр почувствовал на спине холодок. Через час он может превратиться в застывший обезображенный труп.

— Тогда я пойду подготовлюсь сам, — сказал он с притворно беззаботным видом.

Не успел он войти в каюту, как появился Гримс.

— Сэр! — сказал Гримс.

Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали.

— В чем дело? — резко спросил Хорнблауэр.

— Не берите меня с собой, сэр! — выкрикнул Гримс. — Я ведь не нужен вам, сэр, ведь правда, сэр?

Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За пять последних секунд Гримс совершил преступление, караемое даже не кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии произнести ни слова.

— От меня не будет никакого проку, сэр, — выговорил Гримс. — Я… я могу вскрикнуть!

Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке, назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это, особо не раздумывая, — он был весьма небрежной валькирией. Теперь он получил урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых словах, которые Хорнблауэр произнес, звучали прежние его мысли:

— Я могу повесить тебя, клянусь Богом!

— Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр… — Гримс был на грани обморока. Еще немного, и он рухнул бы на колени.

— Бога ради… — начал Хорнблауэр.

Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть. Потом спросил себя, какое имеет право презирать трусость. Потом подумал о благе службы, потом… Нельзя терять время на все эти банальные рассуждения.

— Хорошо! — рявкнул он. — Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван!

Гримс хотел было рассыпаться в благодарностях, но слова Хорнблауэра заставили его замолчать.

— Я возьму Хьюитта со второй шлюпки. Позови его.

Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага будет мешаться, задевать за все, — для того, что он задумал, абордажная сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие — длинная колбаса из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил ее в правый карман.

Явился Хьюитт. Надо было быстро объяснить ему, что от него потребуется. Косой взгляд, которым Хьюитт наградил Гримса, явственно выражал его чувства, но сейчас не было времени это обсуждать — с Гримсом можно будет разобраться позднее. Хорнблауэр показал Хьюитту содержимое узелка, первоначально предназначавшегося Гримсу, — кремень и огниво на случай, если погаснет потайной фонарь, промасленное тряпье, быстрый и медленный огнепроводный шнуры, фальшфейеры. Хьюитт внимательно все осмотрел и взвесил на руке мешочек с песком.

— Очень хорошо. Идите, — сказал Хорнблауэр.

— Сэр! — начал Гримс умоляющим тоном, но Хорнблауэр не мог и не хотел его слушать.

На палубе было темно, и Хорнблауэру пришлось подождать, пока привыкнут глаза.

Офицер за офицером докладывали о готовности.

— Вы точно помните, что должны будете сказать, мистер Котар?

— Да, сэр.

Котар ничуть не походил на возбудимого француза. Его спокойствие удовлетворило бы любого начальника.

Морские пехотинцы, доставленные на борт вчера ночью, весь день провели в тесноте под палубами, скрытые от подзорных труб Пти-Мину.