Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не стесняясь в выражениях, придворные громким шёпотом обсуждали слабое здоровье и плохую физическую форму лорда Айвиля, его гротескную манеру держаться с апломбом, смелость и удаль, которые на поверку оказались показными.
В иное время Киаран зыркнул бы на болтунов так, что их языки прилипли бы к нёбу. Но сейчас он катал пальцем по тарелке цыплячий горох и с задумчивым видом посматривал в окно. Ночь выдалась пасмурной и душной. Перед рассветом воздух потемнел настолько, что не было видно ни неба, ни построек, и лишь огни факелов на крепостной стене подсказывали, где находятся границы Фамальского замка. Жара изрядно надоела, тем не менее, если пойдёт дождь, то состязания перенесут на другой день: на размокшей земле закованные в железо рыцари не сумеют продемонстрировать мастерство в ближнем бою, и сражение обернётся барахтаньем в грязи. Не на такое зрелище рассчитывают зрители. Не такие выступления достойны высочайших наград короля.
— Что вас тревожит? — спросила Лейза, наблюдая за Киараном.
Она видела тревогу в прищуре его глаз, в изгибе губ и в этом неосознанном катании горошины по пустой тарелке.
Раздавив горошину пальцем, Киаран наполнил бокал вином:
— Тяжёлый день. Хочу, чтобы он поскорее закончился. — И залпом осушил кубок.
* * *Стоя посреди своей опочивальни, Рэн посматривал в открытые окна и, замечая отдалённые вспышки молнии на горизонте, тешил себя надеждой, что погода всё же позволит провести турнир. Оруженосцы затягивали на его боках ремни, соединяющие кирасу — две пластины, выгнутые по форме груди и спины. Железные доспехи, покрытые пурпурной эмалью, были декорированы полосками прорезного золота. Фестончатые украшения походили на кружева и придавали кирасе изящный вид.
Прикрепив к пластинам позолоченные оплечья с выпуклыми лебедями, оруженосцы одёрнули рукава и полы королевского дублета из чёрного бархата. Застегнули под горлом Рэна пурпурный плащ, вышитый золотой нитью, и выложили фалды. Рэн поправил ремень с мечом, надел корону и поспешил к жене.
Янара, одетая, как и супруг, в пурпур и золото, находилась в детской. Рэн обнял её за талию и склонился над колыбелями:
— Не спят?
— Они только что поели, — прошептала Янара.
За три с половиной месяца малыши прибавили в весе, окрепли и более не напоминали сморщенные комочки. Двойняшки совершенно не походили друг на друга. В Игдалине Янара узнавала себя, Рэн видел своё отражение в Дирмуте. Радость родителей была бы безмерной, если бы не родовая травма первенца. Всякий раз Рэн притрагивался к ножкам сына, надеясь ощутить в них жизнь. Но нет, Дирмут никак не реагировал на отцовское прикосновение.
— Нам пора, — сказал Рэн еле слышно и прикрыл ноги малыша одеяльцем.
В предрассветных сумерках протрубил боевой рог. Пышный кортеж, возглавляемый знаменосцами, покинул Фамальский замок и двинулся по освещённым факелами улицам.
На поникшем штандарте мерно раскачивались золотые кисти, и складывалось впечатление, что кони идут в ногу. Рэн ехал на чёрном иноходце рядом с открытой каретой, в которой восседали Янара и Лейза. За ними следовали гвардейцы и поредевшая свита: кое-кто из придворных решил участвовать в военных играх. Горожане встречали короля и королеву восторженными возгласами и присоединялись к процессии.
Когда кортеж добрался до ристалища, воздух посветлел, однако небо затягивали тучи. Всё вокруг — равнина, трибуны, ложи — казалось тусклым и унылым, и только парчовый навес над помостом играл яркими красками. Из рыцарского лагеря доносились отрывистые крики. Разгорячённые близостью яростной схватки, воины не следили за словами. В другое время женщины закрыли бы уши — сейчас ругательства звучали боевой музыкой.
Подобрав юбки, Янара взошла на помост и заняла место слева от кресла супруга. Лейза села рядом с ней и посмотрела на ближнюю ложу, где расположился лорд Айвиль. Бледный и задумчивый, он резко выделялся на фоне оживлённых коллег.
— Что это с ним? — спросила Янара. — Случаем, не заболел?
— Я сама его не узнаю, — отозвалась Лейза.
Продолжить разговор помешало появление Святейшего отца.
— Вы выбрали удачный день для турнира, ваше величество, — проговорил он язвительным тоном, поднимаясь по ступеням. — Сегодня праздник Двух Семёрок. Вместо того чтобы пойти в храм и помолиться, люди отправились посмотреть на резню. Когда низменное развлечение заменяет собой молитву, мир человеческий превращается в животный мир.
Рэн обменялся взглядами с женой и матерью. Святейший явился без приглашения, бесцеремонным образом вклинился в королевскую семью, а теперь стоит с таким видом, будто король ему что-то должен. Находясь перед подданными как на ладони, Рэн не мог проявить неуважение к иерарху. Подавив злость, дал знак караульному. Тот притащил из ближнего шатра раскладной стул и поставил его справа от кресла короля.
— Турниры — это зло в чистом виде, — продолжил разглагольствовать Святейший, усаживаясь на жёсткое сиденье. — Они пробуждают гордыню и зависть, разжигают ненависть и гнев, вызывают алчность, поощряют чревоугодие во время пиров. И самое ужасное — турниры потворствуют разврату, поскольку рыцари сражаются для удовольствия распутных женщин. Вы только посмотрите на них! Нарядились как актриски, порядочную даму от шлюхи не отличишь. После игрищ они ринутся в шатры воинов расточать и тратить свою честь.
Лейза наклонилась вперёд, чтобы за Янарой и Рэном увидеть иерарха:
— Я слышала, что, перед тем как уйти в монастырь, вы были рыцарем.
— Такова участь дворян. Так сложилось исторически.
— Вы участвовали в турнирах?
— Приходилось.
— Сколько вы одержали побед, сэр Кьяр?
— Забудьте это имя!
— Сколько воинов вы убили и покалечили? Скольких женщин совратили с пути добродетели? — Не получив ответа, Лейза пригладила на коленях шёлковое платье. — На самом деле меня интересует другой вопрос. Если турниры — зло в чистом виде, то почему вы здесь?
— Я пришёл помолиться за грешные души. — Святейший отец всем телом повернулся к Рэну, звякнув серебряными кольцами на чёрном одеянии. — А вы почему молчите?
— Нападать вдвоём на одного запрещено правилами турнира.
Святейший рассмеялся. Неподдельное веселье в глазах болотного цвета и этот смех — рассыпчатый, беззлобный — вдруг превратили раздражительного церковника в жизнерадостного человека. Его широкие плечи и мозолистые, как у каменщика, руки, его крепкие ноги, словно вросшие в доски помоста, говорили об
