песен и не видит старых местных танцев. .. . Вечная труба повсюду повторяет одни и те же мелодии, а городские туфельки крестьянок шаркают в одном и том же медленном вальсе".

 

Кафе-концерты, бывшие уделом богачей, стали появляться и в небольших городах. Крестьяне, имея средства, стали посещать их и приносить новые пилы домой. Более широкое знакомство с этим "высококлассным" пением, подкрепленным иногда граммофоном, стало сказываться на пении на пирах. Песни пахоты и застолья, отныне на французском языке (по крайней мере, в основном франкоязычных районах), отражали репертуар кафе-концерта. Уровень пения повышался, но голоса не улучшались, и страх перед насмешками сковывал тех, кто не решался завести мелодию.

Но хотя я считаю, что пение действительно пришло в упадок в общем и эволюционном смысле, и особенно с появлением радио в межвоенный период, процесс этот, безусловно, был медленным и неравномерным. Утверждения о том, что люди стали петь меньше, чем раньше, восходят, по крайней мере, к началу XIX века, и, похоже, являются просто способом сказать, что в молодости все было не так, как сейчас. Франция, как известно, отличалась своими уголками. Там, где песни и пение были привязаны к местным традициям, они сохранялись долгое время, как, например, в Бретани. Когда в 1894 г. был убит президент Карно, в честь этого события была написана баллада "Гверц ар президент Карно"; в другой, 1896 г., рассказывалось о пьяном убийстве в Локкеноле (Финистер). В 1961 г. анонимный бретонец сочинил гверц под названием "Emgann Montroulez" ("Битва при Морле"), повествующий о великой войне артишоков, в которой крестьяне столкнулись с субпрефектом.

Уже в 1883 г. в отчете миссии по сбору песен говорилось о том, что бретонские барды стареют и вымирают. Но Фрэнсис Гостлинг все еще встречала их в Финистере в 1906 году:

 

На прощание в Троицкое воскресенье в Руменгол съезжаются из дальних и ближних мест отъявленные барды. Помню, как один из них сидел с женой за прилавком, заваленным листовками с песнями. Они изо всех сил подпевали группе молодых крестьян, которые, купив слова, заучивали мелодии традиционно, так, как они, вероятно, передавались уже не одно поколение. ... Молодым людям нужны были мелодии. ...чтобы петь под эти песни, от которых уже оттопыривались карманы их голубых пиджаков.

 

Вот знакомые фигуры, продающие свои песни везде, где собираются толпы, часто с помощью печатных листков, подготовленных под их диктовку; и это правда, что они старые. Однако Ян Брекильен приводит целый ряд более молодых исполнителей песен, действовавших на рубеже веков и до Первой мировой войны. В школе, где бретонцев обучали французскому языку, их также учили читать и писать. После этого песенная традиция могла приносить плоды на бумаге, а поющая публика могла читать слова. Изменилась не столько склонность к пению, сколько тематика песен, а значит, и их культурный багаж. Нет никаких свидетельств того, что в других частях Франции по-прежнему создавались песни. Но само использование таких тем говорит о том, что некогда изолированный край влился в сообщество других французов.

 

Аналогичное развитие, когда национальные формы и темы проникали в национальные, произошло, по-видимому, и в танцах. Простые в освоении, ритмичные, порой до такой степени, что связывали участников общим заклинанием, традиционные танцы были в своей основе коллективным предприятием. Каждый танцор опирался на каждого другого, делал то же, что и все в беговом общении, где все были частью одной массы и переживали один и тот же опыт. В традиционных танцах каждый танцор, увлеченный общим делом, освобождается от личной инициативы, ответственности, даже самосознания, впадая в ту физическую и психическую эйфорию, которая делает танец особым удовольствием. Танец, который радует, возбуждает, стимулирует, очаровывает и вдохновляет, может выполнять множество функций: магическую, как на карнавале, чтобы обеспечить хороший урожай льна, или в канун мая, чтобы задобрить фей; религиозную, чтобы почтить святых и их праздники; церемониальную, как на свадьбе; утилитарную, как способ колотить суглинок на молотильном поле; и, пожалуй, прежде всего, развлекательную

Тяжелый физический труд требует разрядки, но не в виде отдыха, а в виде контрастного возбуждения, и танцы на протяжении всего XIX века имели репутацию такого рода разрядки. Танцы снимали усталость - "кассат ля фатиг", и большинство тяжелых работ, как правило, уравновешивались танцем. Промышленные рабочие расслаблялись, танцуя без устали по воскресеньям, а иногда и сразу после работы. В сельской местности это проявлялось еще ярче, отчасти, возможно, из-за разумной тенденции (которой следовали и в veillées) сочетать полезное с приятным, когда это возможно. Уборка урожая, молотьба, вырывание или вытаптывание посевов - все это давало повод для танцев и фете. Наиболее подробно они были изучены в Бретани Жаном-Мишелем Гильшером, и большинство примеров я почерпнул из его работы. Но хотя Бретань богаче традиционными танцами, чем большинство других регионов, примеры, которые можно найти там, кажутся достаточно репрезентативными для мира, где тяжелый труд и напряженная игра сочетались.

В тех районах Бретани, где несколько деревень собирались вместе в сентябре, чтобы тянуть друг у друга свеклу, по ночам два-три раза в неделю устраивались танцы. Эти осенние аррашаги, уже ушедшие в прошлое, до сих пор вспоминаются как сезон "ночных пиров". Возможно, простое скопление непривычно большого количества людей создавало праздничное настроение, сравнимое с ярмаркой или пиром. Наиболее ярко это проявлялось во время уборки зерновых, на которую выпадала самая тяжелая и напряженная работа.

 

Это предприятие также собирало непривычное количество работников. Кульминацией были не только праздники урожая, но и шумные танцы, которыми банды странствующих сборщиков урожая сопровождали каждый день работы. Мы даже слышим об отрядах женщин-рабочих, которые в конце Второй империи приезжали из Фландрии на уборку урожая в окрестностях Дюнкерка и, закончив работу, каждый вечер "предавались почти фантастическим и продолжительным танцам, несмотря на усталость дня; они категорически не допускали к своим развлечениям ни одного мужчину". Последняя черта, по выражению Ж.А. Барраля, действительно была "своеобразной" и предполагает терапевтический аспект такой игры.

 

В большинстве случаев танцы являлись неотъемлемой частью ритуала ухаживания, однако во многих случаях обрученные или женатые пары просто не участвовали в танцах. В большинстве случаев на вечеринках старшие смотрели, как танцуют молодые. Бретонские вечеринки с пряжей и спиннингом, похоже, были уделом одиноких молодых людей. В одной из деревень Лангедока мы слышали, что деревенский праздник рассматривался в основном как возможность вывести замужних парней и девушек, и именно на нем большинство пожилых жителей деревни находили себе супругов. "Помолвленные и молодые супружеские пары не танцуют. Они уже нашли".

Однако танцы - это