потомки знаменитого анархиста князя Кропоткина. — Генеалогические и семейные связи были немаловажным критерием оценки человека в революционную и советскую эпоху. Это ярко проявилось, с одной стороны, в анкетах, чистках и отмежеваниях от классово чуждых родственников, с другой — в приписывании себе пролетарской и революционной родни. На этой почве и созревала курьезная промышленность «детей лейтенанта Шмидта» и им подобных.

Как сообщает И. Кремлев, «в стране в годы гражданской войны и сразу же после нее подвизалось немало различных самозванцев… жулики и арапы, выдававшие себя за старых революционеров и героев пятого года. Все это было отлично известно Ильфу и Петрову» [В литературном строю, 189–190]. О человеке, выдававшем себя за брата наркома А. В. Луначарского, см. фельетон М. Булгакова «Лжедмитрий Луначарский». В провинциальное учреждение явился хорошо одетый молодой человек, заявил, что он — брат Луначарского, что он назначен сюда заведующим («А заведующего нашего как раз вызвали в Москву… и мы знаем, что другой будет») и что у него в дороге украли документы, деньги и чемодан с бельем. Сотрудники учреждения щедро снабдили самозванца деньгами, одеждой и предметами первой необходимости и выписали 50 рублей авансом в счет жалованья, после чего «Дмитрий Васильевич» скрылся в неизвестном направлении [Ранняя несобранная проза; опубл. в 1926 в кн.: Булгаков, Рассказы]. В фельетоне Л. Сосновского «Знатный путешественник» сообщалось о том, как жулик, выдавая себя за председателя Узбекского ЦИКа Файзуллу Ходжаева 1, получал деньги у доверчивых председателей горисполкомов Ялты, Новороссийска, Полтавы [Пр 1925; Сатирический чтец-декламатор]. Кроме этих самозванцев под политической и революционной маской, по стране бродило множество лжезнаменитостей, среди которых, по-видимому, особенно многочисленной была рать имперсонаторов М. Зощенко [об этом см., например: Каверин, Вечерний день, 36 и другие мемуары о писателе].

В 1926 в журнале «Бегемот» появилась повесть Свэна (И. Кремлева) «Сын Чичерина», где жулик, выдавая себя за сына наркома иностранных дел СССР, орудует в городе Верхне-Глуповске [см. ЗТ 1//16]. Как писал автор в своих позднейших мемуарах:

«несмотря на отдельные совпадения, авторы «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев» не только не заимствовали у меня моего героя, но ни мне, ни им это и в голову не приходило… Но я хорошо знаю, кто послужил мне прототипом проходимца, выдающего себя в повести за «сына Чичерина», и так как им был живой человек, а не плод моего воображения, то с тем же успехом, что и я, им воспользовались Ильф и Петров, работавшие тогда в «Гудке»… В 25-м г. в «Известиях»… сообщалось о том, как в Верховную прокуратору явился молодой человек лет двадцати пяти и, выложив на стол кучу всевозможных билетов и мандатов, сказал:

— Не могу больше! Устал от дураков! Делайте со мной что хотите, но они мне осточертели… Среди предъявленных им документов оказался и партийный билет с дореволюционным стажем, и профсоюзный с неменьшим, и такой же, выданный Обществом старых большевиков, и еще один — от «политических каторжан». Было немало и всевозможных мандатов и удостоверений, в большинстве своем… выданных теми, кто обладал этим правом, но не имел головы, чтобы разобраться в [том], что вошедший к ним в доверие аферист должен был угодить на каторгу восьмилетним мальчиком, а участником революции пятого года стал четырех лет от роду… Вот этот-то предприимчивый молодой человек и стал прототипом и сына Чичерина из повести того же названия, и Остапа Бендера из «ДС» и «ЗТ»» [Кремлев, В литературном строю, 189–190] 2.

Князь Петр Александрович Кропоткин (1842–1921) — один из патриархов русского и международного революционного движения. В отличие от своих сидевших по тюрьмам последователей-анархистов, пользовался после 1917 иммунитетом, переписывался и встречался с В. И. Лениным. Вождь большевистской партии лично ценил престарелого вождя анархистов, а его историю Французской революции считал классикой и считал нужным напечатать массовым тиражом [см. об этом воспоминания В. Бонч-Бруевича, Ог 28.03.26]. После смерти Кропоткин стал культовой фигурой; его сочинения переиздавались; сохранялась (правда, превращенная в избу-читальню) его усадьба в Калужской губернии, его именем были названы улицы, города, горные хребты и вулканы. В статье к десятилетию смерти князя Бонч-Бруевич называет гениальными его исследования по геологии и географии [Памяти Кропоткина, КН 05.1931]. Шутку соавторов о Кропоткине следует понимать в ряду других причудливых казусов советского самозванства, как «сын лейтенанта Шмидта» [ЗТ 1//17] или «сын Крепыша» [ЗТ 6//13]. Княжеское происхождение в 1930 было благоразумнее скрывать и уж во всяком случае не предъявлять как мандат на привилегии. (Так скрывает его один из персонажей пьесы Булгакова «Иван Васильевич»; пьеса написана в 1935–1936, но, как часто у Булгакова, в ней слиты черты разных советских десятилетий.) Кропоткин — уникальный случай, когда такой необычный вид самозванства оказывается возможным, поскольку в его лице совмещены князь и уважаемая фигура революционного пантеона. «Потомки князя Кропоткина» — не менее выисканная, экзотическая комбинация, чем «тридцать сыновей лейтенанта Шмидта».

Вопрос огоньковской «Викторины»: «42. Какой русский князь был революционером?» Ответ: «Князь Кропоткин» [Ог 29.01.28].

2//10

Нахичевань на Араксе. — Центр Нахичеванской автономной республики, называвшийся так для отличения от Нахичевани-на-Дону — пригорода Ростова.

2//11

Дети подобрались какие-то грубые, жадные, строптивые и мешали друг другу собирать в житницы. — Из Священного писания: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш небесный питает их» [Мф. 6.26].

2//12

Я, наконец, семейный человек, у меня две семьи. — Из одесского юмора? У Л. Никулина видный негоциант отвечает на просьбу о пожертвовании: «Дорогой мой, я говорю открыто перед нашим чудесным городом и скажу перед целым миром: у меня три семьи, десять человек детей… прежде, чем я поднесу к губам ложку супа, я должен накормить десять человек «[Время, пространство, движение, т. 2:165–166]. Шутку эту находим и у Тэффи: «…человек серьезный и весьма семейный… имел целых две семьи сразу» [Банальная история].

2//13

После долгих криков решено было делить участки по жребию. Были нарезаны тридцать четыре бумажки, и на каждую из них нанесено географическое название. — «Раздел России» — запись Ильфа, следующая за «20 сыновей лейтенанта Шмидта» [ИЗК, 242].

Похоже, что в сцене дележа сыновьями лейтенанта Шмидта областей и городов СССР (см. также чуть выше: «Никто не хотел брать университетских центров… — Вы мне дайте Среднерусскую возвышенность… — А не дать ли тебе еще Мелитополь впридачу? Или Бобруйск?» и т. п.) мы имеем дело с определенным литературным мотивом. Общий мотив раздела чужого добра хорошо известен. Но не единичен и более конкретный мотив жеребьевки, пускаемой в ход для дележа чего-то сугубо абстрактного и недвижимого. Уже в апокрифах рассказывалось, что «во