рода витрину революционного преобразования общества, в первую очередь, формирования нового человека. В стенах исправдомов насаждаются все мыслимые виды позитивной деятельности: «сотни стенных газет, десятки журналов, радиоприемники в камерах, занятия физкультурой, клубная работа, ликвидация безграмотности и многое другое». В московском Таганском домзаке (бывшей тюрьме с тем же названием) бывшие воры, растратчики, взяточники занимаются в кружках, смотрят кино, слушают лекции, дают концерты и спектакли, увлекаются радиолюбительством, берут в библиотеке Горького, Октава Мирбо и А. Франса… Образцовым заключенным разрешаются по разным поводам поездки в город (например, для закупки книг в библиотеку). Газета «К трудовому общежитию» печатает материалы камкоров (камерных корреспондентов, к каковым, очевидно, принадлежал и Козлевич). Бывший заключенный в рассказе Б. Левина вспоминает: «Первый месяц мне там было очень худо. А потом не замечал, как и время проходило. Учился, читал, в стенгазете работал, в драмкружке участвовал. У нас там кино было. Театр. Библиотека. Марксистский кружок. Анти-Дюринг». «Фейербах»». В одном фельетоне выведен растратчик-артельщик, который попав в исправдом, занялся люто / Физкультурой, учебой, театральным кружком… / Начальство довольно — не человек, а валюта. / Такого бесспорно исправит исправдом… [Л. Сангурский, Мысль за решеткой (творчество заключенных), ТД 06.1929; Д. Фибих, Жизнь за решеткой, КН 40.1929; Первый женский исправдом, КН 38.1926; А. Клименко, Люди за решеткой, КП 02.1930; Б. Левин, Ревматизм (рассказ, 1929); А. Д’Актиль, Наполеон // Сатирический чтец-декламатор, и др.].

Политику «научного» перевоспитания правонарушителей — с важной оговоркой, что она не касается политических — отмечают и иностранные посетители СССР [Wicksteed, 78; Rukeyser, 102]. Несколькими годами спустя эта тема будет с большой помпой подхвачена пропагандистами Беломорканала и других строек, возводившихся в СССР руками заключенных.

Следует заметить, что и в самых хвалебных статьях о «нашей советской тюрьме» признается некоторая утопичность рисуемой ими картины. «Да, наша исправительно-трудовая система превосходна. Но система осуществляется людьми, а люди растут медленно и неохотно. Вот почему и о недостатках заключенческой жизни можно написать очерк не короче этого» [А. Клименко].

«Солнце всходит и заходит» — слова из народной песни: Солнце всходит и заходит, / А в тюрьме моей темно. / Дни и ночи часовые / Стерегут мое окно… (на мотив песни «Черный ворон, что ты вьешься…»). По словам И. А. Бунина, «эту острожную песню пела чуть не вся Россия» [Из записей, СС, т. 9: 350]. Два куплета ее вошли в «На дне» М. Горького, которому иногда приписывалось авторство песни. [Разные варианты — в кн.: Песни русских рабочих, 143; Песни и романсы русских поэтов, 913, 959.]

3//2

Козлевич… вышел из тюрьмы честным человеком. — Тюрьма, темница — одно из мест, архетипически связываемых с темой нового рождения [о других таких местах см. ЗТ 23//4].

3//3

После двух лет работы в одном из московских гаражей он купил по случаю такой старый автомобиль, что появление его на рынке можно было объяснить только ликвидацией автомобильного музея. — Старая автоколымага, собранная из разрозненных частей, в народе именуемая «примусом на колесах», — характерное приспособление на российских дорогах 20-х гг., когда отечественная автомобильная промышленность еще не родилась, а потребность в быстрой езде вспыхнула с необычайной силой. «И старые, и не совсем доломанные машины сейчас настолько крепко въехали в самый быт раскинутой страны, что если бы вырезать их или если они сами доломаются, то… у нас будет застой крови, и мы не сможем шевелить пальцами» [Шкловский, Гамбургский счет, 220]. Личных автомашин у советских граждан в 1927–1930 практически не было. «Роллс-ройсы» и «паккарды» новых марок, встречавшиеся на улицах больших городов, принадлежали госучреждениям. Таксомоторный сервис с импортными машинами постепенно развивался в больших городах (такси «рено» имелись в Москве уже в 1925), но далеко не удовлетворял всех нужд. В литературе эпохи ДС/ЗТ все сюжетные функции автомобиля, даже в столицах, все еще выполняет извозчик. Герои катаевских «Растратчиков» в 1926 ездят по злачным местам Ленинграда на извозчике; Бендер, пытаясь отпраздновать успех «Союза меча и орала», разыскивает старгородские рестораны на извозчике; покупатели стульев развозят их с аукциона на извозчике; Остап на Театральной площади попадает под извозчика; инженер-летун Талмудовский спасается от преследования на извозчике; милиция доставляет арестантов в допр на извозчике [см. ДС 14; ДС 18; ДС 25; ЗТ 21; ЗТ 23; Слонимский, Средний проспект, 114 и др].

В провинции такси и автобусы находятся в руках частного проката, перебивающегося старьем. М. Булгаков в 1925 рассказывает, как он воспользовался в Ялте услугами артели шоферов, вместо того, чтобы поехать на автобусе Крымкурсо: «Когда подали машину, я ахнул. Сказать, какой это фирмы машина, не может ни один специалист, ибо в ней не было двух частей с одной и той же фабрики. Правое переднее колесо было «Мерседеса», два задних были «Пеуса», мотор фордовский, кузов черт знает какой! Вероятно, просто русский. Вместо резиновых камер — какая-то рвань. Все это громыхало, свистело, и передние колеса ехали не просто вперед, а разъезжались, как пьяные. Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машина в Крыму по своей быстроходности» [Путешествие по Крыму, Ранняя неизвестная проза]. В Севастополе, по словам иностранного журналиста, в 1931 было всего два такси допотопного вида [Вéгаud, Се que j’ai vu a Moscou, 39–40; Darling, Ding Goes to Russia, 177].

Такси, похожее на «Антилопу», описано в очерке Б. Кушнера «Ливень»:

«В Ростове поездка на автомобиле является, разумеется, верхом буржуазного излишества. Цены находились в полном соответствии с такого рода взглядом на вещи. Машина, участвовавшая в войне империалистической и гражданской, побывавшая на автомобильном кладбище и воскрешенная шоферской предприимчивостью, требовала червонец за двухчасовую поездку [такова же такса Козлевича — 5 рублей в час]. Она была на трех колесах, со стержневым рулем, с двухцилиндровым мотором на рулевом стержне, с легкой рамой из стальных труб. Измятая, изжеванная, облупленная самым варварским образом. Этой странной конструкции было присвоено кокетливое название «циклонэт». По преданию, три машины подобного рода были привезены в Ростов с австрийского фронта во время оккупации Украины немцами… По форме кузов, в котором я сидел, напоминал корыто, в каких бабы стирают белье» [НЛ 06.1927].

В эпоху действия первого романа иностранные гости Москвы видели повсюду «гиппомобили» (извозчиков), «громоздкие, цвета майского жука автобусы», увешанные людскими гроздьями трамваи, такси, грузовики и вообще довольно густое уличное движение, искусно регулируемое милиционерами, но почти не видели автомобилей [Viollis, 25–26; London, 20–21]. Это положение, видимо, лишь в малой степени изменилось к эпохе второго романа, о чем свидетельствует американский профессор, совершивший на своем «форде» обширное путешествие по СССР летом 1929:

«Во время своей