отмечал: «Старый принцип индивидуализма и неограниченной свободы хозяйственной жизни изжил свой век. Германии суждено на место «английского» начала хозяйственного эгоизма поставить новую истину организованного хозяйства…». «Хозяйственная служба как служба государственная и народная — таково моральное основание нового строя»[2978].

Подобные мысли звучали и по другую сторону океана, в самой свободной и демократической стране мира, которой война принесла не разорение, как Германии, а невиданное ранее процветание, сделав ее мировым экономическим лидером: в Америке «война коснулась всего. По этой причине, — отмечал американский историк Дж. Кларк, — после войны все шло иначе»[2979]. «Опыт войны, — подтверждает Р. Хиггс, — неразрывно внедрился в жизнь общества, и последствия этого были многочисленны и разнообразны»[2980]. Примером в данном случае мог являться «опыт военного планирования, — который, по словам американского экономиста Дж. Соула, — наложил неизгладимый отпечаток на мышление участвовавших в нем экономистов и инженеров»[2981]; а так же «более 4 млн. человек, носивших военную форму, которые превратились из военной силы в политическую»[2982]; или опыт Корпорации военных финансов, которая просуществовала до 1925 г.; или некоторых положений Акта о шпионаже, которые сохраняют свое действие до сих пор…

«Опыт Военно‐промышленного управления — подтверждал его глава миллионер Б. Барух, — оказал глубокое влияние на мышление бизнеса и государства. ВПУ продемонстрировало эффективность промышленной кооперации и преимущества государственного планирования и руководства. Мы помогли похоронить последние догмы laissez faire, которые так долго формировали экономическое и политическое мышление Америки. Опыт научил нас, что государственное руководство экономикой не всегда неэффективно и недемократично, а также что оно незаменимо в период опасности»[2983].

«Мы теперь сознали, что не можем уже вернуться к старому необузданному индивидуализму, к работе каждого только на себя, без заботы о том, что будет с другими, — вторил в 1917 г. британский «The Economist», — Принудительная кооперация под опекой государства показала нам, что может быть достигнуто при таком сотрудничестве. Мы увидели за время войны, как велики производительные силы нашей страны и что до регулирования они оставались наполовину неиспользованными»[2984].

Теперь, констатировал министр военно‐морских сил США Д. Дэниелс, «мы и в мирное время не испугаемся революционных шагов, которые принесут пользу человечеству, убедившемуся, что мы привыкли к подобному во время войны»[2985].

Военный коммунизм

Сначала мы должны обеспечить себе существование, а затем упражняться в добродетелях.

Аристотель[2986]

Несмотря на весь внешний радикализм, в основе большевистского движения лежали социал-демократические принципы эволюционного, демократического развития. Их наглядно разъяснял, на заре создания партии в 1905 г., Ленин в своей работе «Две тактики…»: «Наши тактические лозунги, данные от имени III съезда РСДРП, совпадают с лозунгами демократически-революционной и республиканской буржуазии». «Марксисты безусловно убеждены в буржуазном характере русской революции. Что это значит? Это значит, что те демократические преобразования в политическом строе и те социально-экономические преобразования, которые стали для России необходимостью, — сами по себе не только не означают подрыва капитализма, подрыва господства буржуазии, а, наоборот, они впервые очистят почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не азиатского, развития капитализма, они впервые сделают возможным господство буржуазии как класса». «В таких странах, как Россия, рабочий класс страдает не столько от капитализма, сколько от недостатка развития капитализма…»[2987].

Двойственная позиция большевиков, с одной стороны, призывавших к социалистической революции и тут же, с другой — ставящих целью построение капитализма вызывала критику, как справа, так и слева. «Предоставим, господа, будущим историкам в будущей «Русской Старине», — отвечал на нее Ленин, — определять, какие именно задачи буржуазной революции осуществили мы с вами или то или иное правительство, — это дело успеют сделать и через 30 лет, а нам теперь надо дать лозунги и практические указания для борьбы за республику и для энергичнейшего участия пролетариата в этой борьбе»[2988].

Тактика большевиков стала меняться только с начала 1917 г., под воздействием все нарастающего развала экономики и полного банкротства российской буржуазии, как класса. Провозглашение Лениным этого разворота в апреле 1917 г. было настолько неожиданным, что «ни я, — вспоминал В. Молотов, — никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут социалистическая!»[2989] Остановиться на буржуазном этапе «революция теперь не сможет, — пояснял Ленин, — ибо ушла вперед страна, шагнул вперед капитализм, дошло до невиданных размеров разорение, которое потребует (хочет ли этого кто-нибудь или нет), потребует шагов вперед, к социализму. Ибо иначе идти вперед, иначе спасать страну, истерзанную войной, иначе облегчать муки трудящихся и эксплуатируемых нельзя…»[2990].

Только в результате полного экономического и политического банкротства сначала монархического, а затем буржуазного правительств, банкротства, поставившего страну на грань смерти, история, как отмечал видный экономист Е. Преображенский, проделала «тот неожиданный зигзаг», приведя пролетариат к победе, «как раз в одной из отсталых, аграрных стран Европы, как Россия»[2991]. И еще даже не придя к власти, в начале октября, Ленин сформулировал основные принципы мобилизационной политики, которые позже войдут в историю под названием «военного коммунизма», который, по словам Троцкий, составлял героическую параллель «военному социализму», капиталистических стран[2992].

Идея ленинского плана, как указывает современный ректор Академии народного хозяйства В. Мау, была не нова: «именно в эти годы формировалась и опробовалась на практике идеология организованного, планового хозяйствования в национальных масштабах. Обычно лавры первопроходцев на этом пути отдаются большевикам. На самом же деле последние практически ничего сами не изобрели. Нельзя в угоду политической конъюнктуре игнорировать несомненную связь военного коммунизма с политикой российских правительств 1914–1917 гг. (царского и временного)»[2993].

Большевики действительно ничего не изобрели, они лишь реализовали ту мобилизацию политику, которую оказались неспособны осуществить ни царское, ни Временное правительства. «Советская власть, — отмечал этот факт ее в 1920-х гг. видный экономист Н. Кондратьев, — в значительной степени лишь осуществила намечавшиеся министерством Временного правительства реформы»[2994]. Только полный провал всех попыток введения «военного социализма» царским и временным правительствами, который привел к государственному банкротству и тотальному разрушению всей экономики страны, к хаосу и анархии, вызвал необходимость применения радикальных форм мобилизации в виде «военного коммунизма». И эту мобилизацию смогли осуществить только большевики.

Указывая на отличительные особенности большевиков, один из руководителей американской миссии Красного Креста в России Р. Робинс замечал: «Троцкий и Ленин… Любопытное тевтонское влияние. Ничего похожего на всех прежних лидеров»[2995]. «Большевистские вожди, — подтверждал Э. Людендорф, — были людьми дела, которые умели работать не только языком…»