Положительные результаты, наметившиеся в середине 50-х годов (увеличившиеся темпы экономического роста, некоторое повышение жизненного уровня), совпали с периодом активных поисков новых подходов в определении основополагающих тенденций развития народного хозяйства. Однако очередной реформаторский цикл нашей истории завершился уже в начале 1955 г. Завершился не потому, что иссякла реформистская энергия общества, а скорее потому, что она еще не успела раскрыться и осознать свою силу, потому, что чаяния перемен тогда почти целиком и полностью связывались с появлением лидера, способного сломить сопротивление консерваторов, вдохновить и сплотить новаторов, внушить надежду отчаявшимся, расшевелить безразличных. Случайно вознесенный на политический Олимп Маленков со столь трудной задачей не справился. А у ставшего единоличным лидером Хрущева были другие приоритеты. К решению назревших социально-экономических преобразований он подходил, исходя из соображений личного (укрепление своей власти) и идеологического (прогрессивно только то, что соответствует социалистическим ценностям и что способствует более быстрому продвижению к коммунизму и победе над его противниками) порядка, В дальнейшем темпы экономического роста стали затухать, сельское хозяйство так и осталось неподъемным, а попытки стимулировать его развитие отдельными рыночными мерами (повышение закупочных и розничных цен, например) и постоянными административными реорганизациями не только не давали какого-нибудь положительного эффекта, но и вызывали негативную реакцию. Потребитель прибег к бурным формам общественного протеста, для подавления которого пришлось использовать силу оружия. А аппарат стал готовиться к смене лидера.

По мере смягчения режима, расширения круга реформ и их углубления, к политике начинают проявлять все больший интерес средние слои, интеллигенция. Но по мере их вовлечения в политику растут нетерпение, недовольство темпами и масштабами преобразований. Оппозиция расширяется, изменяются и ее функции по отношению к элите. Если до этого она преимущественно сдерживала, то теперь начинает подталкивать, а потом и откровенно толкать «вперед» власть. И между ними возникают определенные коллизии. Причем чем дальше, тем больше. В результате общество, а затем и элита явно или неявно раскалываются и начинается противостояние, немыслимое в условиях, когда морально-политическое единство обеспечивалось непререкаемым авторитетом вождя, а также непременным и всеобщим контролем над индивидуумом.

Механизм идеологического воздействия на население стал давать сбои, сталкиваясь со стойкими предрассудками масс, как, например, в случае с освобождением немецких генералов в 1955 г. Причем не только первые робкие попытки реформирования системы, но и их сворачивание, объявление их не соответствующими духу марксизма-ленинизма, сопровождавшие, например, отставку Маленкова, побуждали все большее число людей к критическому осмыслению недавнего прошлого и настоящего.

Так как авторитарный строй с псевдодемократическими (с точки зрения сугубо политологической, а не классовой, революционной) институтами не располагает достаточными возможностями и желанием выяснить, какая точка зрения и какой лидер пользуются наибольшей поддержкой и элиты, и народа, то развертывающаяся в обществе политическая борьба вполне естественно приобретает во многом внеинституциональный характер. Негласные и закулисные сговоры в конечном итоге ведут к заговорам, когда успешным, а когда и нет. В ходе таких баталий под кремлевскими коврами теряется из виду политическая перспектива и целесообразность. А на первый план опять-таки выходят амбиции. Круг замыкается.

Слишком маленький временной промежуток (11 лет) не дает возможности выносить категорическое суждение в споре о том, насколько возможно превращение революционной и военно-мобилизационной системы, укоренившейся в экономической, социальной и государственной толще, обеспечившей победу над ее врагами в Гражданской и Великой Отечественной войнах, но не очень-то эффективной в нормальное, мирное время, — насколько возможно ее изменение в сторону либерализации и демократизации. Разве не свидетельствовали о такой возможности реабилитация значительной части репрессированных ранее и всеобщее чувство наступившей стабильности, исчезновение всеобщего, хотя порой и неосознаваемого страха? Разве прорыв в космос, усилия по решению жилищной проблемы не подтверждали уверенность в гигантских возможностях успешно добиваться определенных целей? Но, с другой стороны, разве провал попыток поднять сельское хозяйство, не выходя за рамки колхозно-совхозной собственности, модернизировать его и тем самым решить продовольственную проблему, разве непоследовательность и колебания в отношениях с творческой интеллигенцией не говорили о том, что Хрущев, как потом и Брежнев с Косыгиным, если и не осознавал, то нутром чувствовал необходимость строго соблюдать рамки, за пределами которых процесс реформирования становится неуправляемым и приобретает разрушительный характер? Постановка вопроса о культе личности позволяет в связи с этим более глубоко оценить эту ключевую тему эпохи «оттепели», увидеть две стержневых тенденции в определении политики по этому вопросу. Первая из них проявилась уже весной 1953 г., когда Берия попытался связать имя Сталина с необоснованными репрессиями последних лет его правления. Наиболее наглядно она проявилась в публичных разоблачениях сталинских преступлений на XX и XXII партийных съездах, а также в отношении Хрущева к повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Вторая тенденция нашла отражение на июльском 1953 г., а также январском и июльском 1955 г. пленумах ЦК, где осуждение ошибок и преступлений недавнего прошлого обходилось без обвинений самого Сталина, а критика сосредоточивалась исключительно на отдельных его соратниках (Берии, Маленкове, Молотове), ставших теперь политическими противниками Хрущева. Наконец, обе эти тенденции так или иначе сказались в работе июньского 1957 г. пленума ЦК при осуждении «антипартийной группы».

Как показывает анализ приведенных материалов, Хрущев отнюдь не бездумно и вовсе уж не «по глупости» развенчивал сталинский культ. О мотивах, которыми он при этом руководствовался, историки по-прежнему спорят, хотя, несомненно, речь тут должна идти не столько о чувстве личной мести или абстрактных идеалах восстановления справедливости, сколько о перипетиях в борьбе за лидерство после смерти Сталина. Хрущев подходил к этому вопросу не спонтанно, а тщательно взвешивая все «за» и «против». На пленумах ЦК КПСС 1953-1955 гг. он задавал параметры обсуждения этой темы, выдвигая обвинения против очередного соперника в борьбе за лидерство. И когда эти соперники перестали быть опасными, он отважился на публичное осуждение культа личности. А чтобы исключить саму возможность реабилитации Сталина в будущем, сделал так, чтобы на XXII съезде все члены Президиума ЦК приняли участие в «разгребании грязи», посвятив значительную часть своих выступлений разоблачению тех или иных неприглядных сторон деятельности вождя и некоторых из его ближайших соратников. Все это позволяет согласиться с уже сделанным некоторыми исследователями выводом о том, что борьба с тенью Сталина рассматривалась самим Хрущевым как непременная часть борьбы против тех членов коллективного руководства, которые сопротивлялись его стремлению выйти на первые роли. И именно этим обстоятельством можно объяснить, почему с его стороны не было последовательности в деле осуждения сталинщины и решимости довести это дело до конца.