Посиделки вышли веселые, прибыли трое: престарелый отец Роуланда и двое братьев. Сьюзен прекрасно ладила с Буллами. В отличие от темноволосого, лысевшего Роуланда, который больше походил на валлийца кельтских кровей, они воплощали семейную породу – светлые волосы, голубые глаза и широкие саксонские лица. Родственники были глубоко консервативны во всех своих взглядах. Если им и недоставало умственных способностей Роуланда, то было очевидно, что они гордились им не меньше, чем он ими. Вскоре Томас уже воодушевленно твердил им: «Такой блестящий ученый, как Роуланд, не может не стать когда-нибудь канцлером».

Мередит был в ударе. Он живо расписал развеселую жизнь при дворе: турниры, спортивные увлечения, музыку. Позабавил их байками обо всех тамошних шишках. Отец Роуланда проявил интерес к художнику Гольбейну, уже написавшему портреты многих знатных англичан.

– Представьте себе, – ответил Томас, – что король Генрих вышел на портрете совсем как живой! В первый день, когда тот повесили, один придворный оставался в неведении. Так он сделал стойку и поклонился!

Томас выставил в радужном свете даже своего сурового господина Кромвеля.

– Кромвель строг, – признал он, – но отменно умен. Любит ученое общество, с ним часто обедает Гольбейн. А знаете, кто его ближайший друг? Сам архиепископ Кранмер. – Мередит усмехнулся, глядя на Сьюзен. – Мы, придворные, не такая уж негодная публика.

Им было так хорошо в старой таверне, где в давние времена хозяйничала дама Барникель, что к середине дня, когда они решили вернуться по реке в Челси, все были слегка навеселе.

«До чего же славно вокруг», – подумала Сьюзен, пока их барка скользила по течению. Вода напоминала жидкое стекло, небо было синим, воздух – неподвижным. Тюдоры, несомненно, облагородили Лондон. Когда миновали устье Флита, которое сузилось под наступлением береговых построек, она одобрительно взглянула на новый королевский замок возле Блэкфрайерса, а также на небольшой дворец Брайдуэлл для важных иностранных гостей, к которому через Флит тянулся мост. Она улыбнулась огороженному Темплу и зеленым лужайкам больших домов, от каждого из которых сходили ступени к реке. Правда, старый Савойский дворец утратил свой блеск – он так и не оправился от разорения Уотом Тайлером веком раньше, и там теперь размещалась лишь скромная больница. Но с приближением к Вестминстеру обозначилось новое огромное здание – прекрасный дворец, который король Генрих намеревался назвать Уайтхоллом.

У Вестминстера она поняла, что Роуланд порядком охмелел. Не беда. Супруг что-то напевал под нос, но вполне мелодично. Глаза блестели. Что касалось Томаса, то его забавляло решительно все.

Через несколько минут, когда они прошли Вестминстер и почти поравнялись с Ламбетским дворцом архиепископа, Роуланд толкнул ее и показал пальцем. Тут Сьюзен разглядела, что у ступеней привязана барка, а ее пассажиры вот-вот пройдут через большие кирпичные врата ко дворцу.

– Это Кранмер, – сказал он, и Сьюзен с любопытством присмотрелась к высокой, статной фигуре, выбиравшейся из барки.

Но вскоре ее вниманием завладело нечто другое. Мужчины выгружали солидный багаж, и она заметила, что четверо понесли большущий ящик, чуть ли не гроб.

– Кто-то умер? – спросила она.

Тут Томас без всякой видимой для нее причины начал посмеиваться.

– Не вижу ничего смешного, – заметила она. – Люди, знаешь ли, умирают.

Но тот уже хохотал.

– Мог бы и объяснить, – произнесла она раздраженно.

– Маленький секрет Кранмера, – бросил Томас и ухмыльнулся. – Тсс!

– Ты пьян, – вздохнула Сьюзен.

– Может, и так, сестрица. – Его глаза налились кровью.

Мередит несколько секунд молчал. Затем гроб внесли в сторожку, и Томас снова прыснул. Он доверительно проговорил:

– Обещаешь молчать, если я скажу, что там такое, в ящике?

– Пожалуй, – ответила она нехотя.

– Госпожа Кранмер, – осклабился Томас. – В ящике его жена.

Сьюзен на миг онемела. Конечно, священники грешили, хотя английское духовенство в этом смысле в последнее время подтянулось. Но чтобы архиепископ содержал женщину…

– У Кранмера есть любовница? – уточнила она.

Однако Томас помотал головой:

– Не любовница, а законная жена. На самом деле – вторая. Они поженились до того, как он стал архиепископом.

– Но знает ли король Генрих?

– Да. Не одобряет. Но ему нравится Кранмер. Опять-таки он нужен, чтобы узаконить брак с Болейн. Поэтому он обещал Кранмеру хранить тайну. Вот почему никто не видит госпожу Кранмер. Когда он выезжает, она сопровождает его в ящике. – Он снова рассмеялся. У него слегка заплетался язык. – Ты не находишь это забавным?

Сьюзен посмотрела на Роуланда, но тот продолжал напевать и явно пропустил сказанное мимо ушей. И хорошо.

– Должно быть, распущенная женщина, – произнесла она с отвращением.

– Вовсе нет, – возразил Томас. – Весьма почтенная. Кранмер женился на ней, когда учился в Германии. По-моему, ее отец – пастор.

– В Германии? – нахмурилась Сьюзен. Пастор? Она не сразу осознала, что это значило. – Лютеранский пастор? Ты хочешь сказать, – продолжила она потрясенно, – что эта женщина, которая замужем за нашим архиепископом, лютеранка? – Тут ей пришла в голову мысль еще худшая. – Но кто же тогда сам Кранмер? Может, и он тайный еретик?

– Скромный реформатор, – заверил ее Томас. – Не больше.

– А король? Он же втайне не сочувствует протестантам?

– Святые угодники, конечно нет! – воскликнул тот.

Но Сьюзен полагала, что так и есть. Впрочем, она заметила, что разговор отрезвил его. Томас даже слегка всполошился. На том бы она и отстала, не посети ее вдруг ужасная догадка.

– А ты, Томас? – повернулась она к нему. – Ты сам-то кто?

Вот теперь брат протрезвел. Она посмотрела ему в глаза, но Томас потупил взор и не ответил.

Для Томаса, как и для многих других, обращение состоялось в годы студенчества, хотя радикальную смену его взглядов было не вполне правильно называть обращением, так как он не перешел в другую веру.

В действительности процесс протекал незаметно. Кое-чем Томас легко делился со Сьюзен и Роуландом во время их бесед в Челси, например естественным для ученого желанием очистить библейские тексты, понятным для мыслителя неприятием идолопоклонства и суеверия. Но за этим таилось нечто более радикальное и опасное, и вдохновитель этих идей – по крайней мере, для Томаса – умещался в одном слове: Кембридж.

Из двух великих университетов Кембридж всегда был радикальнее Оксфорда, где придерживались традиций. И когда кембриджцы, вдохновленные Эразмом – ученым эпохи Ренессанса, – обратили свои взоры к пошатнувшемуся колоссу Средневековой церкви, они быстро добрались до основ и подвергли анализу даже священные доктрины.