– Но если это неправильно, – заговорил Роуланд, – то разве не обязан всякий христианин… – Его голос увял.

– Нам заповедано не искать мученичества, – мягко ответил Питер. – Это духовное заблуждение. – Он улыбнулся. – Семейный человек, обремененный Богом ответственностью… – Питер потянулся и накрыл ладонью руку Роуланда. – Я бы предоставил это монахам. Для этого мы и существуем.

Сьюзен облегченно вздохнула.

– А если меня попросят присягнуть? – не отступал Роуланд.

– Не попросят, – отрезала она.

Но Роуланд не удовлетворился. Он неуверенно посмотрел на Питера. «Боже, прошу тебя, – взмолилась Сьюзен, – ответь ему правильно!»

Питер взирал на него задумчиво.

– У тебя жена и дети, – произнес он негромко. – Я не могу указывать, как тебе поступать.

Этого было мало. Сьюзен тщетно ждала большего. И вот она, в ужасе глядя на них обоих, таких похожих, едва не завопила: «О Питер, зачем ты только вернулся?»

В Большом холле Хэмптон-Корта стояли двое: Карпентер гордо показывал Дэну Доггету плоды своего труда. Строение вышло грандиозным. Дворец, возведенный Уолси, и так был велик, но Генрих ежегодно надстраивал его, и не было новшества краше холла. Тот занимал целую сторону внутреннего двора и был в три этажа высотой. В дальнее окно – громадное, мозаичное, подобное гигантскому стеклянному пролету – вливался приглушенный свет. Кирпичную кладку снаружи расписали красками, и даже раствор между кирпичами был серым. Пол из красной плитки, стены забраны огромными гобеленами с геральдическими рисунками. Но самое захватывающее впечатление производила внушительная крыша со стропильными ногами. На нее-то сейчас и указывал гордый Карпентер.

Английская готическая крыша с консольными балками – это не просто крыша, а целое сооружение. Этот удобный шаблон настолько понравился всем, что сохранялся веками даже без особой строительной надобности. Высокая, но прочная; покрытая искусной резьбой, но массивная, стропильная нога воплощала все, что нравилось английской душе. Такое сооружение возвели в Вестминстер-Холле еще на заре времен. Все лондонские гильдии и компании, способные позволить себе холл, мечтали об этой ноге; их роскошными образчиками похвалялись Оксфорд и Кембридж.

Деревянная крыша с подбалочником представляла собой простую последовательность неполных арок вроде стенных кронштейнов, надстраивавших одну и выраставших из другой. Сооружая эти кронштейны рядами от стен большого зала и стягивая их сверху здоровой балкой, легко удавалось покрыть большое пространство и подпереть тяжелую крышу.

Вид был и впрямь великолепный. По всей длине зала выстроилось восемь таких мощных дубовых конструкций, деливших крышу на семь отсеков. В основании каждой имелся большой деревянный выступ. Концы кронштейнов украсили орнаментами. И все это, вместе взятое, вкупе со множеством прочих деталей, отсвечивало роскошной резьбой, выполненной по дубу.

– Тут есть и мои, – сказал Карпентер.

Отчеты о работах в Хэмптон-Корте велись столь безупречно, что каждый дюйм росписи, плотницкой работы и каменной кладки за все эти годы был учтен с указанием имени работника и жалованья, ему причитавшегося. Карпентер, таким образом, уже обрел бессмертие, не зная о том.

– Ну, что слышно о твоем папаше? – спросил мастеровой у зятя, когда они покинули холл. – Прижился в новой обители?

Теперь уже Дэну удалось его удивить.

– Да вроде перековался.

Причиной этого чуда явилось, похоже, прибытие в Чартерхаус отца Питера Мередита. Никто не понимал, как ему это удалось; возможно, дело в духовном влиянии, а может, он просто составлял старику компанию, но не прошло и недели, как Уилл Доггет прикипел к священнику.

– И пока с ним отец Питер, старик совершенно счастлив, – сказал Дэн. – В жизни не видел ничего подобного.

– Будем надеяться, что отче останется, – отозвался Карпентер.

За воротами Ньюгейт и чуть западнее Холборна стояла скромная каменная церковь Святой Этельдреды в честь святой англосаксонской принцессы, жившей на острове без малого тысячу лет назад. В Средние века илийские епископы построили рядом свою лондонскую обитель. Они окружили ее большой стеной и превратили церковь в свою часовню, но та оставалась открытой для всех верующих, дерзавших искать духовного обновления в ее серых стенах.

Погожим днем в начале марта Роуланд Булл, по пути из Чартерхауса к Вестминстеру по Ченсери-лейн, заметил высившуюся над епископской стеной крышу церкви Святой Этельдреды и по внезапному наитию решил зайти.

Он миновал ворота. В воздухе пахло весной. Набухли первые почки, у тропинки к часовне понемногу расцветали белые и фиолетовые крокусы, в траве же на склоне желтели редкие нарциссы. Витал и слабый, но острый аромат свежевозделанной почвы. Церковь Святой Этельдреды состояла из двух частей. Верхняя, значительно возвышавшаяся над уровнем земли, представляла собой красивую часовню с большим окном. Оно занимало основную часть западной стены. Нижняя, именовавшаяся криптой, уходила вниз всего на несколько ступеней и нередко использовалась для служб, хотя и была меньше часовни. Обнаружив нижнее помещение пустым, Роуланд вошел.

В крипте царила тишина. Слева виднелся небольшой алтарь, возле которого в тени чуть теплилась лампада. Крипта слабо освещалась окном зеленого стекла в дальнем конце в верхней части стены. Непосредственно под ним стояла старая каменная купель, покрытая саксонской резьбой. Посреди крипты имелись скамьи и подушечки для преклонения колен, на которые Роуланд и опустился для молитвы.

Он был исполнен многих тревог. Встреча с Питером не принесла утешения. Монахи Чартерхауса молились о знаке. Настоятель собирался просить Кромвеля дозволить им дать менее спорную присягу. «Но он откажется, – предупредил Питер. – Нас хотят сломить». Картезианцам предстояло либо подчиниться воле Генриха, либо быть обвиненными в измене. Роуланду все не верилось: чтобы праведных картезианских монахов да казнить как преступников? Мысль была до того нелепа, что казалась бредом. Неужто король Генрих мог совершить такое? «Конечно, – сказал Питер. – Кто же его удержит?» Но умереть смертью изменника? Это была страшная участь: только немногие счастливчики шли на плаху. Большинство же казнили на жестокий средневековый лад: сначала вешали, а потом все еще пребывающему в сознании выпускали кишки и отрубали конечности. Роуланд представил это душераздирающее зрелище и содрогнулся.

Пытаясь отогнать видение, блуждая взором по крипте, он остановился на мерцавшей в тени лампаде. Огонек будто безмолвно напоминал, что христианская вера могла привести к мученичеству. Разве его обожаемая вера не опиралась на точно такую жертву?

А после ужаса, после смерти – что дальше? Вечное блаженство, отвечал огонек. Спасение. Роуланд надеялся, что это так. Он верил всем сердцем, что так и будет. Но сомневаться склонны даже истинные праведники. А вдруг и не так? Что, если человек лишался единственной жизни и понапрасну отправлялся в вечную ночь? Отвернувшись от зернышка света, он остановил взгляд на старой купели в дальнем конце крипты. Она была исполнена умиротворения, нежась в лучах зеленоватого света, и кротко возвещала расцветавшую снаружи весну. Он подумал о домике в Челси, библиотеке, жене и детях. О том, сколь драгоценны они для него. С внезапным изумлением Роуланд понял, сколь сильно хочет жить.