В проулке неподалеку что-то шевельнулось. Это могла быть всего-навсего крыса, но мы с Финаном повернулись в ту сторону, и наши мечи зашипели, покидая ножны. Шум в проулке немедленно прекратился, и я позволил Вздоху Змея скользнуть обратно в выстланные овчиной ножны.

Мы все были одеты в черные плащи с капюшонами, и, если кто-то наблюдал за нами, пока мы стояли возле двери темной и молчаливой церкви Святого Альбана, они, должно быть, подумали, что мы священники или монахи. Я попытался открыть дверь, потянув за короткую веревку, поднимавшую щеколду внутри, но дверь явно заперли на засов.

Я потянул сильнее, качнув запертую дверь, потом постучал в нее кулаком, но не получил ответа.

Тут Финан прикоснулся к моей руке, и я услышал шаги.

– На улицу, – прошептал я, и мы пересекли улицу, направившись к проулку, где раньше слышали шум.

Узкий, тесный проход вонял сточной канавой.

– Это священники, – шепнул мне Финан.

По улице шли двое. На миг их осветил отблеск из неплотно прикрытого окна, и я увидел черные рясы и блеск серебряных крестов на груди. Они остановились у церкви, и один из них громко постучал в запертую дверь. Он постучал три раза, сделал паузу, постучал один раз, снова помедлил и опять стукнул три раза.

Мы услышали шум поднимаемого засова и скрип петель, когда дверь отворилась внутрь, потом на улицу хлынул свет – это отодвинули занавеску, загораживавшую вход. Священник или монах впустил двоих в освещенную свечами церковь, выглянул на улицу, осмотрел ее – я знал, что он ищет того, кто колотил в дверь несколько мгновений назад. Ему, должно быть, задали вопрос, потому что он повернулся и ответил:

– Там никого нет, господин.

Потом закрыл дверь.

Я услышал, как упал засов; мгновение в дверных щелях виднелся свет, пока внутри не задернули занавеску. Тогда церковь снова стала темной.

– Ждите, – сказал я.

Мы ждали, слушая, как ветер шуршит по тростниковой крыше и стонет в руинах домов. Я ждал долго, чтобы в церкви забыли о том, кто колотил в дверь.

– Должно быть, скоро полночь, – прошептала Гизела.

– Тому, кто открывает дверь, – тихо сказал я, – надо заткнуть глотку.

Я не знал, что происходит в церкви, но знал, что это делается в такой тайне, что ее заперли и открывали только на условный стук. А еще я знал, что нас нет в числе приглашенных и что, если открывающий двери человек будет протестовать против нашего появления, мы можем никогда не узнать, какая опасность угрожает Этельфлэд.

– Предоставьте его мне, – радостно проговорил Финан.

– Он церковник, – прошептал я. – Это тебя не волнует?

– Ночью, господин, все кошки серы.

– И что это значит?

– Предоставьте его мне, – повторил ирландец.

– Тогда пошли к церкви, – сказал я.

Мы втроем пересекли улицу, и я крепко постучал в дверь – три раза, потом один раз и снова три раза. Дверь долго не открывалась, но наконец засов подняли и створку толкнули наружу.

– Они уже начали, – прошептал человек в рясе, потом задохнулся, когда я схватил его за ворот и вытащил на улицу, где Финан ударил его в живот.

Ирландец был невысоким, но в его руках таилась огромная сила, и человек в рясе согнулся, задохнувшись от неожиданности. Прикрывавшая дверь занавеска упала, и никто в церкви не видел, что творится снаружи.

Финан снова ударил этого человека, свалив его на землю, и опустился рядом с ним на колени.

– Если хочешь жить, уходи, – прошептал Финан. – Просто уходи как можно дальше от церкви и забудь о том, что нас видел. Понимаешь?

– Да, – ответил этот человек.

Финан похлопал его по голове, чтобы придать убедительности своему приказу, и встал. Мы увидели, как одетый в черное человек кое-как поднялся и, спотыкаясь, двинулся прочь, вниз по склону холма. Я немного подождал, чтобы убедиться, что он действительно ушел, а потом мы втроем шагнули в церковь, и Финан закрыл за нами дверь и уронил в скобы засов.

А я отодвинул занавеску.

Мы находились в самой темной части церкви, но все равно я почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение, потому что в дальнем ее конце, там, где находился алтарь, все сияло от пламени свечей. Цепочка одетых в рясы людей стояла лицом к алтарю; их тени падали на нас. Один из этих священников повернулся к нам, но увидел просто три силуэта в темном, с надвинутыми на лица капюшонами. Должно быть, он решил, что мы тоже священники, потому что повернулся обратно к алтарю.

Только через мгновение я увидел тех, кто стоял на широком возвышении у алтаря, потому что их прикрывали священники и монахи. Но потом все церковники склонились в поклонах перед серебряным распятием, и я увидел слева от алтаря Этельреда и Алдхельма, а справа – епископа Эркенвальда. Между ними стояла Этельфлэд в белой льняной сорочке, подпоясанной под маленькими грудями. Ее светлые волосы были распущены, словно она снова стала девушкой.

У нее был испуганный вид.

Позади Этельреда была женщина постарше, с жесткими глазами и седыми волосами, скрученными на макушке в тугой узел.

Епископ Эркенвальд молился на латыни и каждые несколько минут наблюдавшие за ним священники и монахи (их было девять) повторяли его слова. Эркенвальд был облачен в красно-белую рясу с вышитыми на ней драгоценными крестами. Его голос, всегда резкий, отражался эхом от каменных стен, в то время как отклики церковников звучали слабым бормотанием.

Этельред как будто скучал, а Алдхельм, похоже, тихо наслаждался происходящим, какая бы мистерия ни разворачивалась в этом озаренном пламенем свечей святилище.

Епископ закончил молиться, все наблюдавшие за ним сказали:

– Аминь!

После небольшой паузы Эркенвальд взял с алтаря книгу, расстегнул кожаную обложку, перевернул жесткие страницы до места, отмеченного пером чайки.

– Это, – он снова говорил по-латыни, – слово Господне.

– Слушайте слово Господне, – пробормотали священники и монахи.

– Если человек боится, что жена ему неверна, – громче заговорил епископ, его скрежещущий голос повторило эхо, – пусть приведет жену свою к священнику! И принесет за нее жертву![18]

Он многозначительно уставился на Этельреда, на котором под светло-зеленым плащом была надета кольчуга. При Этельреде имелись даже мечи – большинство священников никогда бы не допустили такого в церкви.