С трудом приподнялся на локте. Он наполовину погрузился вяму, выбитую его телом в твердой как камень земле. В трех шагах пламенеетокровавленный кусок мяса размером с ладонь. Еще дальше, шагах в пяти, еще одинклочок: обломок кости с обрывком кожи. Все, как он понял, оставшееся от Щелепы.

– А я, – произнес он вслух, удивился надтреснутомуголосу, – как уцелел я?

Почти отвесная стена начинается в двух шагах, поднимается иподнимается до тех пор, пока не тонет в желтоватом нечистом тумане облаков.Кое-где заметны выступы. С иных все еще срываются крупные красные капли.

По всему телу покалывали иголочки, как будто отсидел руки,ноги, голову и даже внутренности. Справа под рукой перевязь с ножнами. Онпощупал ее плохо гнущимися пальцами, похолодел, рукоять исчезла. Застонал и,превозмогая боль во всем теле, двинулся вдоль стены, прошел около сотни шагов.Покалывание стало невыносимым, ноги подгибались, он стонал и подвывал, никто жене слышит, затем повернулся, едва не упал. Стена снова поплыла рядом, но уже вдругую сторону.

Под ногами хрустели мелкие камешки. Сердце сжимало холоднойжелезной лапой, он передвигал ноги, как старик. Когда он, чтобы не отдатьножны, ринулся в пропасть, ремень перевязи был у него в руке. Правда, рукоятьмогли выдернуть в последний миг… но тогда тот, кто успел за нее схватиться… вотон, еще один обломок расщепленной кости. Свеженькая, окровавленная, сочитсякостный мозг. Что значит падать без веревки. Хотя его веревка разве чтозадержала где-то, но все же оборвалась, даже следа не осталось… Да и понятно,веревки едва ли хватило до середины этой чудовищной стены. Зато он все еще невышел из своей каменности, окаменности, что и спасло.

Впереди блеснуло. Он заспешил, упал на колени, дрожащиепальцы бережно коснулись в россыпи камней торчащей кверху рукояти. Обломоклезвия ушел в щель между камнями, издали казалось, что меч цел.

И лишь когда рукоять заняла свое место в ножнах, оногляделся. Справа стена, у подножия которой бродит взад-вперед, а слева… тотсамый густой дремучий лес, что с высоты казался желто-зеленым мхом. Здесь, гдеу подножия все засыпано камнями, от деревьев свободна полоса в полсотни шагов,но дальше…

Плечи зябко передернулись сами. Зеленая стена покрытых мхомдеревьев, оттуда идет теплый влажный воздух, словно из куявской бани. Кроны,огромные, плотные, многоэтажные, настолько сплелись вершинами и перекрылидоступ свету, что здесь, внизу, почти ночь. Холодная темная ночь.

Нет, все-таки день, неприятный зеленоватый день, но деньвечного сумрака, в котором сейчас что-то грохочет…

Он вскинул голову и долго старался понять, что же это такое,знакомое и незнакомое разом, пока не сообразил, что это гром, обыкновенныйгром, только зависший и завязший в трясине веток, зелени, продавливающийся кземле в виде старческого бормотания, кашля.

На голые плечи плеснула струйка. Он отскочил, но с другойстороны на голову обрушился целый водопад. Вода с силой била в зеленую землю,вверх взлетели желтые комья.

Все-таки зеленая крыша леса не может удержать огромные массыводы, где-то, да прорывается, страшно представить, что начнется…

Он заспешил в сторону огромного ствола, там вроде бы поднависшими ветвями можно укрыться, однако перед лицом с грозным грохотомопустилась водяная стена, ударила в землю. Почва затряслась, взлетали пластыземли. Он пытался удержаться, хватался за ветви, но могучая сила подхватила,как щепку, понесла, помчала, с силой ударяя о деревья, переворачивая, залепивлицо жидкой глиной, снова с размаху била всем телом о деревья, что выстаивают,запустив корни очень глубоко, ударяла о стволы, что рухнули под напором воды итеперь пытаются перекрыть водному потоку путь, протаскивала сквозь коряги совздыбленными вверх острыми корнями…

Наконец бурный поток напоследок ударил уже бесчувственноетело о ствол могучего дуба и оставил в развилке нижних ветвей.

Он выныривал из сна, но это оказывался лишь другой сон,вязкий, душный и отвратительный, а когда удавалось выкарабкаться, обнаруживалдругой темный кошмар, липкий и вонючий, от которого забивало дыхание, а желудокподнимался в горлу.

Наконец, когда пришел в себя, он еще долго ждал, когда жекошмар кончится: воздух душный, липкий, смрадный, пахнет гнилой древесиной, потелу ползают мокрицы, темно, только в трех-четырех шагах виднеется светлоепятно, в котором те же гнилостные растения, покрытая толстым жирным мхом кора…

Проваливался в забытье, снова выныривал в этом же мире. Лишьна третьи сутки сообразил, что он внутри огромного дупла, потому и пахнетгнилой древесиной. В исполинском дереве выгнила сердцевина, по толстым стенамвсе так же из глубин поднимаются озера ледяной воды, потому так сыро ипрохладно.

Где-то, вспоминал он вяло, продираясь сквозь тупую боль в черепе,на невообразимой высоте многие этажи веток, листьев. А он в дупле, как сова,белка или какой другой лесной зверь. Даже не зверь, звери не страшатся ходитьпо земле и спать внизу, а так, мелкое пугливое лесное существо.

Неровная дыра в дупло посветлела, он услышал хоть какие-тозвуки. Скавчанье, чавканье, ага, наступает утро. По ту сторону дуплаустановился ясный зеленый свет. Тело болело мучительно, он едва смог доползтидо края, а когда дополз, тоска вошла в грудь с такой силой, что забыл о своих ранахи перебитых костях.

В зеленом влажном мире всюду исполинские, покрытые толстымслоем мха деревья, больше похожие на скалы. Наверное, дубы. Гордому сыну Степинадо знать четыреста видов трав для скота, но вовсе не обязательно знатьбесполезный и даже вредный лес.

По широкой поляне, окруженной этими дубами, бродили,притопывая, по кругу понурые рослые мужчины. Все в звериных шкурах, лохматые,волосы падают на спину, бороды у всех, даже у молодых…. Если есть здесьмолодые.

Из дупла в дереве напротив показалась женщина, тоже вшкурах, в руках огромный горшок из зеленой глины. К ней потянулись руки, отдалагоршок, мужчины снова принялись бродить по поляне, а женщина нырнула в темноедупло. Теперь Придон видел, что мужчины что-то разбрасывают, а сочная трава,которую топчут, под их подошвами превращается в слизь и повисает на лаптяхжирными ломтями.

Придон свесил голову, до земли примерно три человеческихроста, но кора в таких трещинах, наростах, что и есть ступеньки. Он хотел быловылезти, но страшное воспоминание заставило метнуться обратно в эту рыхлуюгниль, труху.

Пальцы лихорадочно рылись в этом месиве, натыкались накрупных белых червей, толстых и скользких, личинок жуков, он разбрасывал во всестороны пережеванную их челюстями труху, глаза привыкли, вдруг увидел всторонке кончик ремня.

– Боги… – прошептал он, – пусть это будет правдой…

Трясущимися руками потащил перевязь. Коричневая трyxaосыпалась мягко, бесшумно. Перевязь почти не гнулась, облепленная сухой глиной,что, казалось, за эти дни окаменела. Ножны на месте, как и рукоять меча, сейчасперепачканная так, что сам издали принял бы за уродливый сук или корень.