Уже сидя в автомобиле, Райли Аллен и Ханна Кемпбелл бросили прощальный взгляд на маленький холмик, усыпанный цветами. Вскоре они вернутся в город, на шумную улицу, окунутся в ее живой поток. А мальчик останется в этом царстве печали и вечной тишины.

— Всю жизнь буду казнить себя, — сказал Райли с болью в сердце.

— Это чувство не покидает и меня, — вздохнула миссис Кемпбелл. — С того дня, как мы похоронили на острове Русском маленькую девочку.

— Настю Альбрехт…

— Да. А в Петрограде все еще не знают о ее смерти. Старшая сестра не решилась написать родителям.

— Петя Александров поступил точно так же, — сказал, чуть помолчав, Райли. — Вчера он отправил письмо отцу. И передал привет от сестры Лены. А ведь уже неделя, как она умерла.

К автомобилю подошел воспитатель Симонов:

— Мистер Аллен, дети на своих местах в автобусах. Мы готовы к отъезду.

— Хорошо, Георгий Иванович. Можете ехать. Только еще раз напомните шоферам, пусть строго следуют за полицейской машиной.

Симонов продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.

— Что-то еще?

— Не могли бы вы, мистер Аллен, взять к себе девочку? С ней истерика. Врач советует отделить ее на время от остальных детей.

Ханна вышла из автомобиля:

— Я сама ее приведу.

Девочку трясло как в ознобе. Дрожали плечи, губы. Она плакала тихо и безутешно.

— Как тебя зовут?

— Зоя Яковлева.

— Успокойся, Зоя.

— Мне жалко Павлушу.

Ханна прижала ее к себе:

— Я тоже плакала. Всю ночь. Думала о бедном мальчике. Но взяла себя в руки.

— И я держалась. А когда Павлушу стали опускать в могилку… Там так тесно…

— Ты впервые на похоронах?

— Когда была маленькой, умерла моя сестра Оля. Мы ее похоронили на Преображенском кладбище.

— Почему она умерла?

— От кори.

— Ты была маленькая, а все помнишь…

— Мне и тогда было страшно. Но мама сказала, что Оленьку забрал к себе Господь. И душа ее уже на небесах.

— Вот видишь… Наверно, и Павлуша смотрит сейчас на нас со стороны. Так что вытри слезы.

Ханна взяла девочку за руку и проводила в автомобиль, посадив между собой и Райли. Зоя припала к ее плечу.

— Тебе уже лучше?

— Да, миссис Кемпбелл. Вы как настоящая мама.

— Мамаша Кемпбелл, моя Мария тоже нуждается в вашем внимании, — сказал Аллен.

— Я хотела бы ее увидеть. Как она?

— Вчера был врач. Советует лечь в госпиталь.

— И что же?

— Мария и слушать не хочет.

— А вы сами как думаете?

— Ее не следует оставлять наедине с ее болезнью. Я же занят. То Вашингтон, то Нью-Йорк… А вот сегодня — кладбище.

— Жизнь и смерть не только следуют друг за другом. Но и находятся бок о бок.

— Мария говорит точно так же. Она утверждает, что у нее плохие предчувствия.

— Она слишком молода, чтобы так рассуждать.

— Смерть родителей и жизнь в сиротском доме сделали ее слишком ранимой.

— Это верно. Но Мария вас очень любит, мистер Аллен.

— Мне кажется, нас свел не слепой случай, а сама судьба.

— Вы это говорите с такой уверенностью…

— Меня неудержимо влекло в Сибирь… Я не мог это толком объяснить ни себе, ни своим товарищам в Гонолулу.

Ханна прислушалась к дыханию девочки:

— Уснула. Мы подъезжаем к Манхэттену. Надо вернуть ее в автобус.

— Поедемте все вместе к Марии. Она будет рада ребенку. Но сначала купим цветы.

— Лучше купим пирожные.

— Верно, — спохватился Райли. — На сегодня цветов предостаточно.

Райли открыл двери своим ключом. Марии не было в передней комнате. Но за другой, полуоткрытой дверью стучала пишущая машинка.

— Мария! Посмотри, кто к нам пришел.

— Миссис Кемпбелл! Рада вас видеть!

— А мне не рады? — спросила Зоя.

— Зоя, милая! Каким ветром тебя занесло?

— Мы с похорон.

С лица Марии слетела улыбка.

— Да, знаю, — сказала она упавшим голосом. — Умер Павлик Николаев. А я не смогла вместе с другими проводить его в последний путь. Врач и мистер Аллен запретили мне выходить из дому.

— У тебя строгий постельный режим, — напомнил Райли.

— Вот почему вместо улицы я провожу время на балконе девятнадцатого этажа.

— Сегодня мы погуляем. Но сначала — обед.

— Райли, я хочу посекретничать с Марией, — сказала Ханна.

— А мы пойдем на кухню. Ты ведь умеешь готовить, Зоя?

— Я этому научилась еще дома. Нас у мамы пятеро, не считая умершей сестры.

— А кто твой папа?

— Он усердный работник.

— Что значит — усердный?

— Кто очень старается. Ему даже выдали медаль из червонного золота. На медали царь Николай Второй и слова «За усердие». Сначала папа хотел стать монахом. Но встретил маму, она у нас очень красивая, и женился. Мы были счастливы, пока не умерла Олечка.

— Она была младше тебя?

— Нет, старше. На целый год. Папу в тот день вызвали на работу. А когда он вернулся, Олечка уже умерла.

Еще Зоя хотела рассказать, как, помогая матери, ходила за молоком в магазин, о своем брате Фотьке, страшном озорнике, любившем кататься на конке, повиснув сзади, о жизни на загородной даче и о своей дружбе со скворцами, которые умело и смешно передразнивали соседских петухов… И о многом-многом другом.

Но мистер Аллен ее остановил.

— Хватит о грустном. Скажи лучше, что любишь поесть.

— Жареную картошку, — не задумываясь ответила Зоя. — И еще яичницу.

— С ветчиной?

— С ветчиной еще вкуснее.

— Вот и хорошо. Возьми нож. Будем чистить картошку…

Мария и Ханна тем временем вышли на балкон.

Сначала Ханна посмотрела вверх. Порывистый ветер нес легкие облака, будто кто-то большой и сильный развеял пух одуванчика. Потом она опустила глаза на бесконечную череду крыш, не таких, что были знакомы ей с детства, — из теса, черепицы и с ласточкиными гнездами, а плоских, однообразных, а потому скучных. А в самом низу снова жизнь и движение — по узким, пересекающимся руслам улиц.

— Нравится? — спросила Мария.