Александру Нарышкину и его жене, где ей и ее сопровождающим подавали свежие фрукты из сада, а когда они уезжали, выстрелила пушка.

20 июля — когда Екатерина сообщила, что чувствует слабость уже тринадцать дней — разразился шторм, который выбил в Зимнем дворце несколько окон. Ее недомогание продолжилось и в августе — с коликами, лихорадкой, головной болью и болями в спине — обычные ее симптомы при волнении и страданиях. Несколько дней она работала в постели, изучая вскрытую дипломатическую почту и иностранные газеты. Ее волнение возрастало из-за продолжающегося молчания Потемкина, который не присылал регулярных свежих новостей о войне с Турцией. 23 августа Мария Федоровна написала императрице, что великий князь впервые увидел врага и «понюхал пороху»{987}. Если говорить точнее, он был в экспедиции по рекогносцировке шведских фортификаций, во время которой была застрелена русская лошадь. Великий князь вернулся в Петербург восемнадцатого сентября, за два дня до своего тридцатичетырехлетия.

Несмотря на скачкообразные боли и непрерывную тревогу, Екатерина не прекратила писать свои «притчи», и 27 августа передала Храповицкому новую пьесу с инструкцией, что она должна быть подготовлена для актеров, отрепетирована и поставлена как сюрприз для Александра Мамонова на его именины через три дня. Эта притча называлась «Les Voyage de Monsieur Bontems» («Похождения месье Гуляки»), и ее развязка была надуманной и безошибочно предсказуемой.

Накануне святого дня она посетила всенощную службу в монастыре святого Александра Невского (это не означает, что она пробыла там всю ночь — всенощная состояла из длинной службы вечером вместе с вечерней и заутреней), а затем Мамонов сумел испортить праздничный день, впав в дурное настроение и сказавшись больным. Причина дурного настроения заключалась в том, что он надеялся получить от императрицы орден Святого Александра Невского — но узнал, что она решила вручить ему вместо ордена украшенную драгоценными камнями трость. Вследствие его болезни подготовленный ею сюрприз отложили.

I сентября Мамонов достаточно «поправился», чтобы вручить Храповицкому (который имел именины в тот же день) табакерку от императрицы. Теперь Екатерина раскрыла причину раздражения Мамонова, и получивший инструкции Храповицкий принес части ордена в кармане на представление комедии в Эрмитаже. После окончания пьесы Екатерина приказала положить их в ее будуаре. И об ордене не было сказано ни слова до 8 сентября, когда Мамонов наконец получил свои желанные звезду и ленту.

II сентября Екатерина передала следующую притчу — «Il п’уа point de mal sans bien» («У каждого облака есть серебряная полоска») — с указаниями, что ее тоже нужно подготовить тайно и поставить вместе с первой ко дню рождения Мамонова — к 19 сентября. Сюрприз действительно имел место, и за ним последовал ужин. Актерам заплатили каждому по 200 рублей. Мамонов тоже усиленно работал над трехактной притчей с названием «L'Insouciant» («Беспечный человек»). Это была злая сатира на Льва Нарышкина. В пьесе, где его именуют монсеньор Сан-Суси, он страдает от непрерывного несварения желудка из-за обжорства, постоянно в долгах и отказывается работать. Пьесу поставили в середине октября; маленькая аудитория в Эрмитаже включала Льва Нарышкина, который присоединился к общему веселью.

Волнения императрицы возросли 4 октября, когда пришло известие об опасной болезни адмирала Грейга. Он слег с температурой, к которой 23 сентября добавилась желтуха, так что с двадцать восьмого он не мог отдавать приказы — и даже перестал узнавать людей. К нему послали доктора Роджерсона, а корабль приказали отвести в порт Ревеля, чтобы адмирал мог отдохнуть. Военные действия между Россией и Швецией в любом случае с наступлением зимы шли к временному прекращению. Ладожский канал к 11 октября стал замерзать, и все корабли отозвали в порты Кронштадта и Ревеля. 15 октября в восемь часов вечера адмирал Грейг умер. Он верой и правдой служил Екатерине много лет, и ее очень расстроила его смерть. Она приказала похоронить его в Ревеле со всеми почестями и заявила: «Это огромная потеря для страны»{988}.

21 октября Екатерина передала Храповицкому для копирования пьесу «Lа Rage aux Proverbes («Притчевая лихорадка»). В этой работе Екатерина посмеивается над собой, выводя главной героиней некую мадам Тантин, которая увлекается притчами и заставляет всех своих знакомых смотреть ее притчи и сочинять собственные. Через два дня она передала для копирования еще одну притчу — на этот раз сатиру на «свинские войны» между Нарышкиным и Дашковой. Это оказалось своевременно, так как в конце месяца конфликт обострился: Дашкова побила свиней Нарышкина. Смеясь над этим, Екатерина заявила, что дело должно быть вскоре передано в суд, потому что ситуация движется к убийству. Дашкова послала письменное объяснение сложившейся обстановки Александру Мамонову, используя его в качестве канала доступа к императрице.

Последняя заметила: «Он любит свиней, а она любит цветы — вот и все, что тут есть»{989}.

15 декабря, после очередного периода нездоровья, Екатерина узнала о взятии Потемкиным порта Очаков. Он осаждал город несколько недель, и Екатерина страстно ждала этого события. Она с радостью написала Потемкину:

«Беру тебя обеими руками за уши, целую тебя, всего в заботах, мой истинный друг, князь Григорий Александрович, за новость, переданную полковником Бауэром, о взятии Очакова. Все переполнены радостью от такого счастливого события…

Ты заткнул всем рты, любезный мой друг, и это дивное событие дает тебе еще одну возможность продемонстрировать великодушие твоим слепым и пустоголовым критикам… Я с определенностью заявляю, что ты выполнил нужды армии, и рассчитываю иметь удовольствие видеть тебя здесь, как я уже писала тебе в предыдущих письмах и повторяю сейчас»{990}.

Несмотря на необычайно низкую температуру (между 25° и 28° ниже нуля), Екатерина посетила благодарственный молебен в честь победы. Позднее она расплатилась за это жестокими болями в желудке, спине и левом боку. Затем заболело горло, и она провела следующие три дня в кровати. Она развлекалась, читая «Экспедицию Хэмфри Слинкера» Тобиаса Смоллетта в немецком переводе (и попросила Храповицкого найти кого-нибудь, чтобы перевести книгу на русский язык).

Потемкин вернулся в Санкт-Петербург 4 февраля 1789 года. Официальный прием князя при дворе состоялся через неделю. Его сопровождали двести турецких штандартов из Очакова, которые пронесли мимо Зимнего дворца под гром барабанов. День, который должен был остаться в памяти как день славы и торжества, оказался испорчен для Екатерины послеобеденной