– Так вот, Джубал, разрушение Стариками Пятой планеты – исторический факт не менее непреложный, чем то извержение Везувия. Даже более, ведь о нем известно гораздо больше. Одним словом, это не миф. Факт.

– Допустим. Насколько я понимаю, ты опасаешься, что марсианские Старики обойдутся с нашей планетой таким же образом. Уж как ты хочешь, но я не верю, что у них хватит на это сил.

– Да что ты, Джубал, для этого и Стариков не надо. Тут требуется только знание физических законов, как устроена материя, что ее скрепляет, – плюс тот самый контроль над пространством и объектами, который я тебе несколько раз демонстрировал. Для начала нужно просто грокнуть то, с чем ты собираешься работать, я могу это сделать хоть сейчас. Возьмем, скажем, кусок земного ядра диаметром миль в сто, можно бы и гораздо меньше, но мы хотим провести все быстро и безболезненно – хотя бы для того, чтобы поменьше расстраивать Джилл. Прочувствуем его форму и положение, тщательно грокнем структуру…

Лицо Майка замерло, утратило всякое выражение, его глаза начали закатываться вверх…

– Эй! – испугался Джубал. – Кончай свои штучки! Я не знаю, чего ты там можешь, чего не можешь, но проверять как-то не хочется!

Майк послушно очнулся.

– Да что ты, – виновато сказал он, – ну как бы я мог такое сделать? Для меня это была бы неправильность – я же человек.

– Для тебя, но не для них?

– Да. Старики могут грокать разрушение Земли как красоту. Может быть. Не знаю. У меня есть все необходимые для этого познания, но нет и никогда не будет желания. Тут справилась бы и Джилл – если бы придумала правильный метод. Но она никогда не захочет, ведь она тоже человек, это ее планета. Чтобы пробудить в себе эти силы, необходимы, во-первых, самосознание, во-вторых, самоконтроль. К тому времени как человек получит способность уничтожить планету, не прибегая к таким неуклюжим штукам, как кобальтовая бомба, необходимое для этого желание станет для него невозможным. А если он все-таки попытается захотеть, то мгновенно развоплотится.

– М-м-м… сынок, раз уж мы тут проверяем тебя на предмет тараканов в голове, объясни-ка ты мне еще одну вещь. Эти самые «Старики», ты поминаешь их на каждом шагу и с такой небрежностью, как я – соседскую кошку, а мне это странно. Ну не верю я в призраков, никогда не верил и сейчас не верю. Как они выглядят?

– Как? Точно так же, как и любые другие марсиане… только взрослые марсиане отличаются друг от друга больше, чем люди.

– А откуда же ты тогда знаешь, что это Старик, а не просто взрослый марсианин? Он что, через стенки проходит и все в таком роде?

– Через стенку может пройти любой марсианин. А вообще-то и кто угодно, вот я вчера проходил.

– Так он что, дрожит и переливается? Или что?

– Нет. Ты их видишь, слышишь, можешь пощупать – все что угодно. Это вроде как изображение в стереовизоре, но только идеальное, и образуется оно прямо у тебя в мозгу. А главное… слушай, Джубал, на Марсе весь этот вопрос был бы совершенно бессмысленным, хотя я понимаю, что на Земле все иначе. Если бы ты присутствовал при развоплощении – смерти – своего друга, затем поучаствовал бы в съедании его тела и после этого увидел бы его призрак, поговорил бы с ним, потрогал, – вот как тогда, поверил бы ты в призраков?

– Ну, или да, или решил бы, что у меня крыша съехала.

– Хорошо. Здесь это может быть галлюцинацией – если я грокаю верно, что мы после развоплощения не ошиваемся на прежнем месте. Но в случае Марса выбор простой: либо вся планета, вся ее развитая цивилизация страдает массовыми галлюцинациями – либо очевидное объяснение, объяснение, которому меня учили и которое подтверждалось всем моим личным опытом. На Марсе «призраки» составляют подавляющую – и наиболее влиятельную – часть населения. Те, кто еще «жив», воплощенные, используются Стариками для черной работы – рубят дрова, таскают воду и так далее.

– О’кей, – кивнул Джубал, – я никогда не боялся резать Оккамовой бритвой. Весь мой опыт восстает против, но он же у меня провинциальный, нигде дальше родной планеты не бывал. Хорошо, сынок. Так, значит, ты боишься, что они нас уничтожат?

Майк покачал головой:

– Нет, не очень. Я думаю – это не гроканье, а лишь предположение – что возможны два варианта. Либо они нас уничтожат, либо попытаются покорить нас культурно, переделать по своему образцу и подобию.

– И тебя не волнует возможность, что они нас взорвут? Какая-то слишком уж отстраненная позиция.

– Нет, не волнует. Ну да, они могут принять такое решение. По их меркам, наше племя сплошь больное и увечное: то, что мы делаем друг с другом, наше почти полное неумение грокать друг с другом, наши войны и болезни, голод и зверства – все это покажется им полнейшим безумием. Я это знаю. И я думаю, они решат нас уничтожить – из чистого милосердия. Но это всего лишь догадка. Я не Старик. Однако, Джубал, если они действительно так решат, пройдет… – Майк надолго задумался, – пройдет как минимум пять веков, а скорее – пять тысячелетий, прежде чем что-либо будет предпринято.

– Малость долговато для заседания присяжных.

– Джубал, главное различие между нашими расами состоит в том, что марсиане никогда не спешат – люди же спешат всегда. Они уж скорее подумают лишнюю сотню – или тысячу – лет, чем оставят хоть какую возможность, что проблема не грокнется во всей полноте.

– В таком случае нам, сынок, и вправду не стоит беспокоиться. Если и через пять сотен лет люди все еще будут бессильны перед соседями, мы с тобой ничем не сможем им помочь. Однако мне сдается, что уж как-нибудь они там справятся.

– И я так грокаю, хотя и не в полноте. Я говорил уже, что не слишком беспокоюсь на этот счет. Меня тревожит вторая возможность, что они попытаются нас переделать. У них ничего не получится. Любая попытка заставить людей вести себя по-марсиански убьет их так же надежно – но далеко не так безболезненно – как и взрыв планеты. Это будет огромная неправильность.

Теперь надолго задумался Джубал.

– Сынок, а разве не это самое пытался сделать ты?

Майк виновато опустил глаза:

– Да, начинал я именно с этого. Но сейчас я пытаюсь сделать совершенно другое. Отец, я знаю, что ты тогда очень за меня огорчился.

– Твоя каша, тебе и расхлебывать.

– Да. Личная ответственность. Я должен сам грокнуть каждый свой решительный шаг. Так же и ты – и каждый. Ты еси Бог.

– Я не согласен на эту должность.

– Ты не можешь от нее отказаться. Ты еси Бог, и я есмь Бог, и все, что грокает, есть Бог, и я есмь все, что я когда-либо видел, чувствовал или переживал. Я есмь все, что я грокаю. Отец, я видел, в каком чудовищном состоянии находится эта планета, и я грокнул, хотя и не в полноте, что я могу здесь многое изменить. Знания, которые я нес, невозможно преподавать в школах, мне пришлось протащить их контрабандой, под видом религии, каковой они не являются, и впарить эту «религию» лохам, играя на их любопытстве и жажде развлечений. Все получилось как я и ожидал: знания, полученные мною в марсианском гнезде, оказались вполне доступными и для других. Наши братья прекрасно ладят между собой – ты видел это своими глазами, ты разделял – они живут в счастье и в мире, без горечи и ревности… Уже одно это было огромным успехом. Разделение на мужчин и женщин – наш величайший дар; вполне возможно, что наша планета – единственная, где существует романтика физической любви. Если это так, Вселенная гораздо тусклее и скучнее, чем могла бы быть… и я смутно грокаю, что мы-иже-суть-Бог сбережем это бесценное изобретение и распространим его повсюду. Слияние тел и душ в одном неделимом экстазе, брать и отдавать, наслаждаться друг другом – ничто марсианское и близко с этим не сравнится; я грокаю в полноте, что здесь и находится источник всего, что делает нашу планету такой богатой и чудесной. И знаешь, Джубал, пока человек – мужчина ли, женщина – не окунулся в самые глубины этого блаженства, где умы сплетаются столь же тесно, как и тела, все его совокупления не в счет, он остается, по сути, девственником, он один в мире. Но я грокаю, что к тебе это не относится, чему свидетельством твоя боязнь получить нечто меньшее… да к тому же я знаю это непосредственно. Ты грокаешь. И всегда грокал. Не нуждаясь в языке гроканья. Дон рассказала нам, что ты проникал в ее сознание так же глубоко, как и в тело.