Голос комментатора изменился, стал срываться на крик:

– Да, он выходит, он уже вышел, он идет к людям!

Изображение переключилось, теперь Майк шел прямо на камеру. Энн и Дюк держались сзади и все сильнее отставали.

– Вот оно! Вот оно! Мы являемся свидетелями финальной сцены!

Майк неторопливо приближался к толпе, его изображение в огромном стереовизоре выросло до натуральных размеров, он словно находился здесь, в комнате, рядом со своими братьями по воде. На самом краю принадлежавшей гостинице лужайки он остановился, расстояние между ним и толпой сократилось до нескольких футов.

– Вы звали меня!

Толпа взревела.

И тут в бежавших по небу облаках образовался разрыв, на Майка упал узкий сноп солнечного света.

Его одежда исчезла. Он стоял перед озверевшими людьми, золотой юноша, одетый в одну лишь свою красоту – красоту, от которой перехватывало дыхание, болезненно сжималось сердце. Был бы жив Микеланджело, думал Джубал, он бросил бы все другие дела, чтобы запечатлеть это чудо для не рожденных еще поколений.

– Взгляните на меня, – мягко сказал Майк. – Я сын человеческий.

Далее пошла десятисекундная рекламная врезка; шеренга девиц лихо отплясывала канкан под веселую песенку:

Экран заполнился хлопьями мыльной пены, плеснул заливистый женский смех, реклама кончилась, и снова пошел репортаж.

– Да будь ты Богом проклят!

Половинка кирпича угодила Майку прямо в грудь. Он повернулся к бросившему кирпич человеку:

– Но ведь ты сам и есть Бог. Ты можешь проклясть лишь себя – и ты никогда не уйдешь от себя.

– Богохульник!

Метко брошенный камень ударил Майка чуть повыше левого глаза, хлынула кровь.

– Сражаясь со мной, ты сражаешься с самим собой, – спокойно сказал Майк. – Ибо ты еси Бог – и аз есмь Бог – и все, что грокает, есть Бог – и нет иного Бога.

Еще камень… и еще… и еще… с каждым ударом на теле Майка появлялась новая кровоточащая рана.

– Услышьте Истину. Вам нет нужды ненавидеть, нет нужды враждовать, нет нужды бояться. Я предлагаю вам воду жизни… – Стакан, появившийся в его руке, сверкал, подобно огненному алмазу. – И вы можете испить от нее, буде того возжелаете, и жить впредь в мире и любви, и преполниться счастья.

Удар камня разнес стакан вдребезги. Следующий камень ударил Майка прямо в рот.

Его разбитые, сочащиеся кровью губы продолжали улыбаться, он смотрел на людей с нежностью и состраданием; какая-то причуда освещения образовала вокруг его головы золотой, сверкающий нимб.

– О братья мои, как я вас люблю! Испейте глубоко. Разделяйте воду и взращивайте близость без конца. Ты еси Бог!

Джубал шепотом повторил эти слова. На экране пошла пятисекундная рекламная врезка.

– «Пещера Кауэнга»! Ночной клуб, где вы можете вдохнуть подлинный лос-анджелесский смог, доставляемый ежедневно. Шесть экзотических танцовщиц.

– Линчевать его! Наденьте этому ублюдку негритянский галстук!

Выстрел из крупнокалиберного дробовика перебил руку Майка в локте; рука плавно опустилась на прохладную зеленую траву и застыла ладонью вверх, словно поднося невидимый дар.

– Врежь ему из второго ствола, плюгавый, да целься получше! – Толпа разразилась хохотом и аплодисментами. Кирпич раздробил Майку нос; еще несколько камней, и на его голове образовался кровавый венец.

– Истина проста, но Путь Человеческий многотруден. Сперва вам нужно научиться властвовать над собой. Остальное приложится. Блажен знающий себя и управляющий собой, ибо ему принадлежит весь мир, любовь же, покой и счастье сопровождают его, куда бы он ни пошел.

Гулко ударил выстрел из дробовика, затем – два револьверных. Пуля сорок пятого калибра попала Майку чуть выше сердца, перебила шестое ребро около самой грудины и образовала большую, зияющую рану, вторая пуля перебила правую ногу пятью дюймами ниже коленной чашечки, заряд картечи перебил Майку левую ногу; из рваных ран торчали обломки кости, неправдоподобно белые на красном, кровавом фоне.

Майк пошатнулся, негромко рассмеялся и заговорил снова:

– Ты еси Бог. Познай это, и тебе откроется Путь. – Слова падали неторопливо, ясно и звонко.

– Да какого черта! Заткните ему пасть, чтобы не поминал Имя Господа всуе!

– Давайте, ребята! Кончай его!

Некий смельчак с дубиной в руках шагнул вперед, за ним хлынула и вся толпа. Майка били кулаками, камнями и палками, а когда он упал – ногами. Ему ломали ребра и кости, превращали золотое тело в кровавое месиво, отрывали уши, но он говорил все так же спокойно, в его голосе звенело все то же бесконечное сострадание. Потом кто-то крикнул:

– Отойдите малость, ребята, мы его сейчас бензинчиком!

Толпа несколько расступилась, камера выхватила крупным планом лицо и плечи Человека с Марса. Он улыбнулся, глядя прямо на своих братьев, и еще раз сказал, мягко и отчетливо:

– Я люблю вас.

Беззаботный кузнечик с треском взмыл в воздух и опустился на траву в нескольких дюймах от его лица. Майк повернул голову, взглянул на него и радостно возгласил:

– Ты еси Бог!

И развоплотился.

38

Взметнулось пламя, весь экран заполнили клубы грязно-серого дыма.

– Вот это да! – восхищенно пробормотала Пэтти. – Это ж самый блестящий финал в истории жанра.

– Да, – рассудительно согласилась Бекки. – Сам профессор и мечтать не мог ни о чем лучшем.

– Со вкусом, – негромко согласился ван Тромп. – Сильно, зрелищно и со вкусом – вкус у парня просто изумительный.

Джубал обвел глазами своих братьев. Неужели никто из них не испытывает никаких чувств? Джилл и Дон сидели рядом, тесно обнявшись, – но они всегда так, когда находятся в одной комнате. И ни одна из них вроде бы не взволнована. И Доркас тоже, веселенькая и спокойная, хоть бы слезинка в глазу.

В стереовизоре пылающий ад резко сменился улыбкой Гарри Гуляки.

– А теперь, ребята, – сказал неунывающий ведущий, – я предлагаю вам провести несколько секунд в обществе наших друзей с Елисейских Полей, которые любезно согласились…

Пэтти выключила телевизор и сказала:

– Энн и Дюк возвращаются. Я проведу их через фойе, а потом можно и поесть.

Она встала и направилась к двери.

– Пэтти? – окликнул ее Джубал. – Так вы что, знали, что задумал Майк?