Совершенно обессиленный, я упал на кровать в своей служебной квартирке, расположенной в заднем крыле министерства, и задумался над ответом на ультиматум Гитлера. Затем я встал и начал набрасывать письмо. Вначале я разрывался между желанием раскрыть Гитлеру глаза и попыткой найти компромисс, но затем открыто высказал свою точку зрения: «Читая приказ об уничтожении всех материальных ценностей (от 19 марта 1945 года), а затем приказ о принудительной эвакуации населения, я расценил их как первые шаги к исполнению всех выраженных в них намерений… Я не могу больше верить в успех нашего правого дела, если в течение этих решающих месяцев мы систематически уничтожаем базис существования нашего народа. Если мы так несправедливо поступим с собственным народом, судьба не простит нас… Поэтому я умоляю вас не проводить столь губительных для народа акций. Если бы вы смогли пересмотреть свою политику по этому вопросу, я снова обрел бы веру и мужество продолжать работу с максимальной отдачей сил. Ход событий больше от нас не зависит. Только высший судия еще может изменить наше будущее. А нам остается лишь с мужеством и непоколебимой верой позаботиться о выживании нации».

И заключил я свое послание не обычным в личных письмах «Хайль, мой фюрер», а выражением единственной оставшейся нам надежды: «Да хранит Бог Германию»[314].

Перечитывая письмо, я обнаружил слабость своих аргументов. Гитлер вполне мог воспринять мое послание как мятеж и жестоко покарать меня. Предназначенное фюреру письмо я написал от руки довольно неразборчиво и попросил одну из секретарш отпечатать его на специальной машинке с крупным шрифтом, но она мне перезвонила: «Фюрер запретил принимать от вас какие-либо письма. Он хочет лично услышать ваш ответ». А через некоторое время мне приказали немедленно явиться к Гитлеру.

До рейхсканцелярии было всего несколько сотен метров. Ближе к полуночи я ехал по разбомбленной Вильгельм-штрассе, все еще не зная, что скажу фюреру. Если за двадцать четыре часа я не пришел к определенному решению, то, может, во время нашей беседы на меня снизойдет вдохновение?!

Гитлер, не очень уверенный в себе и встревоженный, сразу же спросил:

– Ну и что вы решили?

Я смешался, не зная, что сказать. И вдруг с моих губ сорвался ответ, как я надеялся, не связывавший меня никакими обязательствами:

– Мой фюрер, я полностью поддерживаю вас.

Гитлер помолчал, но явно был тронут моими словами.

Поколебавшись, он пожал мне руку, чего не сделал при моем появлении. Как часто бывало в те дни, к его глазам подступили слезы.

– Тогда все хорошо, – сказал он с явным облегчением.

И я был растроган этим неожиданным взрывом эмоций. На мгновение показалось, что вернулись наши прежние отношения, и я поспешил использовать ситуацию:

– Поскольку я на вашей стороне, вы должны доверить выполнение вашего приказа мне, а не гауляйтерам.

Гитлер поручил мне подготовить соответствующий указ и пообещал немедленно подписать его, но когда мы стали обговаривать детали, он ни на йоту не отступил от прежних распоряжений о разрушении промышленных объектов и мостов. На этом в час ночи мы и расстались.

В одном из помещений рейхсканцелярии я составил инструкции «по обеспечению исполнения приказа от 19 марта 1945 года» и, во избежание дальнейших споров, даже не стал пытаться выразить свое отношение. Однако я строго оговорил два момента: «Исполнение приказа возлагается исключительно на отделы и филиалы министерства вооружений и военной промышленности… Министр вооружений и военной промышленности уполномочен за своей подписью отдавать распоряжения, касающиеся исполнения приказа, в том числе и рейхскомиссарам по обороне»[315].