Итак, мои полномочия были подтверждены. Мне также удалось вставить предложение, которое давало мне определенную свободу действий: «Того же эффекта (как при полном уничтожении) можно добиться путем вывода из строя промышленных объектов». Для спокойствия фюрера я добавил пункт о том, что лично буду отдавать приказы о полном уничтожении особенно важных заводов – но никогда подобных приказов не отдавал.

Я вернулся в комнату для оперативных совещаний к устало склонившемуся над картами фюреру. Он дрожащей рукой внес несколько исправлений, а затем практически без обсуждения подписал указ карандашом. Внося изменения в первое предложение, он демонстрировал, что все еще контролирует ситуацию. Я намеренно составил ту фразу как можно более расплывчато, пояснив, что цель разрушений – не позволить врагу «использовать объекты и оборудование для усиления своей боеспособности». Думаю, Гитлер сознавал, что идет на весьма важные уступки. Мы еще немного поговорили, и он даже признал, что «тактика «выжженной земли» бессмысленна в такой маленькой стране, как Германия, и может достичь своей цели лишь на огромных пространствах, вроде России». Я запротоколировал его высказывание и подшил в архив.

Как обычно, распоряжения Гитлера допускали двойное толкование. В тот же вечер он приказал главнокомандующим «обострить борьбу с наступающим врагом до уровня крайнего фанатизма и не принимать во внимание интересы населения»[316].

За час я собрал все имевшиеся в наличии мотоциклы и автомобили и, пользуясь своей восстановленной властью, послал ординарцев в типографию и на телетайпы, чтобы остановить уже начавшееся уничтожение объектов. К четырем часам утра мои приказы – как и предусматривалось, не беспокоя Гитлера их визированием, – были разосланы. В них я недвусмысленно подтвердил все свои прежние, отмененные Гитлером 19 марта распоряжения по спасению промышленных объектов, электростанций, газовых и водопроводных сетей и пообещал в ближайшем будущем издать подробные инструкции по тотальному уничтожению промышленности, чего так никогда и не сделал.

И опять же без санкции Гитлера я приказал подогнать десять – двенадцать составов с продовольствием к окруженному Руру. Вместе с генералом Бинтером из штаба оперативного руководства вермахта я разработал указ о приостановке разрушения мостов, однако Кейтель сорвал его рассылку. Я также договорился с обергруппенфюрером СС (генерал-лейтенантом) Франком, контролировавшим склады вермахта с обмундированием и продовольствием, распределить все запасы среди гражданского населения. Мальцахер, мой представитель в Чехословакии и Польше, должен был предотвратить разрушение мостов в Верхней Силезии[317].

На следующий день я отправился на автомашине в Ольденбург на встречу с имперским комиссаром Нидерландов Зейссом-Инквартом, а по пути во время остановки впервые в жизни потренировался в стрельбе из пистолета. В ходе беседы Зейсс-Инкварт, к моему изумлению, признался, что вступил в контакт с врагом. Он не хотел наносить еще больший ущерб Нидерландам – в частности, стремился предотвратить крупномасштабное затопление страны, запланированное Гитлером. Соглашений в том же роде я достиг и с гауляйтером Гамбурга Кауфманом, к которому заехал на обратном пути из Ольденбурга.

3 апреля, сразу же после возвращения, я разослал приказы, запрещавшие взрывы шлюзов, плотин и мостов через каналы[318]. Ко мне же – в ответ на особые приказы по обращению с промышленными объектами – поступало все больше и больше срочных телеграмм. На каждую я отвечал распоряжением лишь временно выводить объекты из строя[319].

К счастью, принимая такие решения, я мог рассчитывать на поддержку. Один из моих заместителей доктор Хупфауэр договорился со статс-секретарями главных министерств о мерах по ограничению эффективности политики Гитлера. В этот альянс вошел и заместитель Бормана Герхард Клопфер. Мы выбили почву из-под ног Бормана – теперь его приказы, образно говоря, проваливались в пустоту. На этой последней стадии существования Третьего рейха Борман, может, и подчинил своему влиянию Гитлера, но за стенами бункера господствовали другие законы. Даже Олендорф, шеф СД (внушавшей ужас секретной службы), рассказал мне в тюрьме, что его регулярно информировали о моей деятельности, но он не давал этим докладам хода.

Как ни странно, в апреле 1945 года у меня создалось ощущение, что в сотрудничестве со статс-секретарями я способен совершить в своей сфере гораздо больше, чем Гитлер, Геббельс и Борман, вместе взятые. Из военных у меня сложились хорошие отношения с бывшим членом штаба Моделя, а ныне начальником Генерального штаба сухопутных войск генералом Кребсом, но даже Йодль, Буле и Праун, командующий войсками связи, все более трезво оценивали сложившуюся ситуацию.