с детьми говорят, рассказывает (речь идет о все той же насыщенной событиями ночи, после банкета по случаю защиты диссертации Сашей Н.):

— Ходить мы уже не могли, не все из нас могли. Фффь-птхэу-пфф…

Тут N говорит: «А поехали все ко мне. У меня, говорит, дома еще…

Фффффь-птхэу-пфф… бутылка есть».

Взяли такси, ходить мы уже не могли, я уже это… фффффь-птхэу-пфф… говорил, сказал. Взяли такси, еле влезли, мы, оказывается, не только ходить, мы и стоять плохо могли. Приезжаем. Фффффь-птхэу-пфф…

Сели, срочно надо было сесть. Сходить в туалет и тут же сесть.

Налили по бокалам, я до своего дотянуться не могу. Фффффь-птхэу-пфф… Тут хозяин, этот самый N, потянулся к моему бокалу, чтобы его мне пододвинуть, помочь мне, но пошатнулся. Фффффь-птхэу-пфф… на стол всем телом упал и бокал этот на меня же и опрокинул.

А я, поверите ли, фффффь-птхэу-пфф… ну просто двинуться не могу, только глазами слежу.

Ко мне потекло, вниз — я слежу.

Вот брюки промокли, я слежу, фффффь-птхэу-пфф… кальсоны промокли, фффффь-птхэу-пфф… дальше потекло.

Другая его история. Я тут несколько подсокращу на курении.

— Вы, конечно, все Галкину-Федорук знаете. Выдающийся филолог. В библиотеке ее книг — карточек заказов я не считал, но еле в одну руку помещаются, фффффь-птхэу-пфф… Вот такущая в толщину пачка выходит. Книг, ее монографий. Но самое удивительное — буквально по всем разделам лингвистики. Уникальный случай. Но оказалось, что у нее самая большая в стране бесценная коллекция матерных русских ругательств. Фффффь-птхэу-пфф…

Она и тут сделала большую работу, только в нашей ханжеской стране разве такую опубликуешь? «Семантика русского мата» называется.

Ну вы, конечно, знаете, что еще раньше работу с подобным названием опубликовал умница Бертран Рассел. Фффффь-птхэу-пфф…

На материале испанского мата.

У самих англичан, у американцев после Хемингуэя никаких запретных табуированных слов уже не осталось, а русского Рассел не знал.

Что, безусловно, снижает общий уровень его исследований.

Фффффь-птхэу-пфф… Так вот Евдокия Михайловна этот научный пробел закрыла.

Прочитала она научный доклад, для узкого круга специалистов.

Был приглашен и я. Фффффь-птхэу-пфф…

Вы знаете, без преувеличения, доклад потрясающий!

Изумительно тонкие наблюдения, сложнейшие, глубоко обоснованные, но в то же время изящные выводы, но иногда все-таки как загнет, загнет, фффффь-птхэу-пфф…

Все равно смешно!

Отхохотавшись, я у него спрашиваю:

— А правда ли, про Галкину-Федорук такой анекдот рассказывают, будто шла она по улице, задумалась о своем научном и, не заметив, наступила немножко на голову водопроводчику, который из люка торчал.

А тот, как ему и отведено, покрыл ее и послал ее, со всех сторон обложил ее.

И будто от этого она вышла из состояния глубокой академической задумчивости и сделала ему замечание-выговор, что он, водопроводчик, ругается как неграмотный биндюжник, и одной фразой из восьмидесяти пяти крученных матюков научила его, как надо.

И якобы он упал туда, к себе в люк и сломал ногу, чем принес вред производству.

— Не знаю, этого не знаю, забыл у нее спросить. Она же сама мне лично рассказала, фффффь-птхэу-пфф… что ей случалось во время войны в действующей армии читать лекции бойцам по проблемам лингвистики.

Ну вы понимаете.

Война, фронт, снаряды, как же тут без лингвистики?

Ну действительно, что они там наверху думали: какие к черту на передовой проблемы лингвистики?

— Я, — это она, Галкина-Федорук, мне рассказывает, — им, чтобы душу повеселить, анекдоты рассказывала. Сначала соленые, с намеками, а на закуску совершенно сальные. Они очень смеялись. Знаете, — говорит, — боевые солдаты, усатые старшины от хохота закатывались, на землю падали и катались. Потом я их просила самих мне анекдоты рассказать. В ответ, в благодарность. Они сначала робели, а потом постепенно во вкус входили. А уж для остановки у меня имелась для них коронная фраза:

— Спасибо вам за приятный вечер! Одно жалко, ничего нового я от вас не услышала.

Как-то Дмитрий Павлович пристроил Сашу Н. принимать кандидатские экзамены в различных высших военных академиях. Кормушка. По тем временам большие деньги платили и ведь практически ни за что. За присутствие. Саша у старшего друга спрашивает:

— А вопросы задавать можно?

— Зачем тебе, Саша, лишние хлопоты и расстройства. Военные — народ нервный, лучше их не трогать. Надувай щеки и кивай.

— А опенки какие ставить?

— Дерьмо-вопрос. У них же все на погонах написано. Капитану, у него на погоне четыре звездочки, и оценка четыре — «хор». Старлею можно и три, хотя не следует слишком строжиться.

А уж майору или, упаси Господи, полковнику, никак не ниже пяти.

— Мне врач запретил курить, пить и носить что бы то ни было тяжелее 800 грамм.

— А как же брюки, Дмитрий Павлович?

— Штаны весят ровно 800 грамм.

Кафедра логики

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Он умер уже давно. Еще не таким уж старым. Я теперь куда его старше. Мне почему-то остро его жалко, будто я перед ним в чем-то виноват. Он единственным, последним остался на кафедре, задержался после полного разгрома его армии — армии борцов против формальной логики. Так и не защитился.

Его не то чтобы не любили или не уважали, открыто презирали недобитого врага и не стесняясь показывали, демонстрировали это.

Уверен, что он от того так рано и умер.

Милый, интеллигентный человек.

Напомню жуткий, по-моему, случай[31].

Полная кафедра людей: преподаватели, секретари, аспиранты, студенты. Заходит Дмитрий Иванович, обращается к профессору, за которым он ведет семинары:

— Ребята в моей группе никак не могут понять процедуры приведения к конъюнктивной нормальной форме…

— А вы-то сами эту процедуру понимаете?

Когда я, еще недопоступив в аспирантуру, то есть экзамены сдал, собеседование прошел, но приказа о зачислении еще не было, был привлечен к преподаванию, мне нагрузку выписали на полную катушку. Я из кожи лез от энтузиазма. Как новичок, много ошибок наделал, но, горжусь, каждый мой семинар завершался аплодисментами.

Захожу на кафедру.

Дмитрий Иванович сразу, не успев поздороваться, обращается ко мне:

— Валерий, поздравляю, университет полон анекдотов о вас. С кем ни заговорю, все сворачивают на ваши занятия.

Я обиделся, надулся. Анекдоты обо мне! Что ж я — Чапаев? Анка? Чукча? (Ни о ком из них, пожалуй, и анекдотов еще не было.)

Дмитрий Иванович подошел ближе:

— Да вы, Валерий, никак обиделись? Не следует. Анекдоты — это едва ли не высшая похвала среди студентов. О плохих, даже средних преподавателях анекдотов не сочиняют и не рассказывают, да вы сами вспомните. Именной анекдот — вроде ордена — высокая честь. Заслужить надо, не всем удается.

А вы как думали?

Александр Архипович ИВИН. Всего