Этим заявлением суть советской позиции не менялась. Менялся акцент: Советский Союз выйдет из договора по сокращению СНВ, если США приступят к испытаниям своей СОИ и советская сторона сочтёт, что они выходят за рамки допустимые Договором по ПРО. Но тут же возникал другой вопрос, не менее острый: а стоит ли вообще заключать договор о 50%— ном сокращении СНВ и подписывать его во время предстоящего визита Рейгана в Москву, если США столь решительно взяли курс на развёртывание СОИ?

Рейган был явно в смятении:

— Я был бы несчастен в Москве без договора о сокращении СНВ, — сетовал он.

— Но может быть, Вы уже настроились совершить визит без такого договора? –иронизировал Горбачёв. –Если будет притянута ещё и СОИ, то вряд ли у нас что –либо получится.

Разумеется, под такой аккомпанемент в Рабочей группе было нелегко выработать компромисс не только по ПРО, но и по СНВ. И хотя эмоции лидеров были обличены экспертами в строгие формулы дипломатического языка, они не стали от этого более приемлемыми.

Коротко говоря, советская позиция формулировалась так: возможная договорённость по сокращению СНВ должна быть обусловлена строгим соблюдением Договора по ПРО в том виде как он был подписан и ратифицирован в 1972 году, а также обязательством сторон не использовать в течение 10 лет своего права выхода из этого бессрочного договора. В соответствии с этим, испытания и развёртывание средств ПРО должны быть ограничены рамками лабораторных работ. Это было так называемое «узкое толкование» Договора по ПРО.

А американцы добивались его «широкого толкования»: признания законным испытания и развёртывание новейших систем ПРО, в том числе космического базирования. Поэтому советская формулировка о соблюдении Договора по ПРО в том виде как он был подписан в 1972 году, а тем более ратифицирован, — им не подходит. Кроме того, они требовали дать добро на создание СОИ после истечения согласованного срока невыхода из Договора по ПРО.

Это был тупик. До поздней ночи заседала Рабочая группа в маленькой а потому переполненной комнате для заседаний госсекретаря в госдепе. Для рассмотрения вопросов ПРО была даже создана специальная подгруппа, которую возглавили такие ассы дипломатического искусства, как посол Алексей Обухов и директор АКВР Кеннет Адельман. Но и они были вынуждены монотонно повторять всё те же, уже набившие оскомину позиции. Таковы были их инструкции, и так продолжалось час за часом. Наконец, Адельман не выдержал и в перерыве сказал Обухову:

— Прогресс у нас не велик, не так ли? Давай условимся работать быстрее. Я знаю вашу позицию, ты знаешь нашу. Давай разрабатывать формулировки, которые не причинят трудностей друг другу.[268]

Обухов согласился, Но и тут мало что изменилось –позиции оставались старые.

Во втором часу ночи 10 декабря участники рабочей группы разошлись, ни о чём не договорившись. Вернувшись в посольство, Ахромеев поднял с постели Горбачёва и доложил о результатах своих ночных бдений. Но тот не стал ничего решать и назначил на 8 утра узкое совещание для обсуждения сложившейся ситуации. А она была пиковой –в тот же день, 10 декабря, только днём, Горбачёв должен был улетать в Москву, и что – с пустыми руками по стратегическим вооружениям?

В 8 часов утра в совпосольстве началось совещание. Шеварднадзе предлагал исключить слова «соблюдать Договор по ПРО в том виде как он был подписан в 1972 году» и поискать формулу, которая позволяла бы отложить решение этого вопроса «на потом». Но Ахромеев был решительно против и полемика между ними была весьма острой. В конце концов, Горбачёв вроде бы поддержал Ахромеева. Но Шеварднадзе считал, что Генеральный на его стороне, а Ахромеев только хитро улыбался. Напутствие Горбачёва действительно звучало двусмысленно:

— Если вы не договоритесь с Шульцем и Нитце, чтобы эта формулировка была оставлена в совместном заявлении, весь разоруженческий раздел из заявления придётся изъять, но это сильно снизит ценность документа и визита в целом. Договаривайтесь с Нитце о встречи и постарайтесь решить этот вопрос. Это очень важно.

После этого –было уже около 10 утра –Горбачёв позвонил в Москву и о чём –то долго разговаривал с Лигачёвым. Очевидно, заручался поддержкой. Это подтверждает и помощник Генсека А.С. Черняев:

«Был критический момент, утром 10 –го, когда надо было делать выбор. Звонок Лигачёву в Москву. Была опасность, что весь реальный результат визита ограничится только Договором РСД— РМД… Развязки были найдены (ПРО — 1972 год; количество боеголовок на стратегических ракетах; КРМБ)»[269].

Разговор этот, судя по всему, был не простой, Поэтому на последнюю встречу с Рейганом Генсек приехал почти с двух часовым опозданием. Президент вышел его встречать и сказал:

— А я думал, вы уже уехали домой.

А в это время в Белом доме уже во всю шла встреча экспертов, в которой участвовали Ахромеев и Карпов с советской стороны, Нитце и Пауэлл –с американской. И всё, что там происходило, выглядело как детектив. Только дипломатический.

Задача у этих переговорщиков вроде бы была одна — поиск компромисса. Но начали они с того, что стали повторять старые позиции, в которых компромиссом и не пахло. Тогда Ахромеев, памятуя, очевидно, наказ Горбачёва, сделал ход конём. Он предложил, чтобы в совместное заявление по итогам встречи в верхах вместо обширного раздела по разоружению был включён маленький абзац. А в нём говорилось бы, что между руководителями обеих стран произошёл обмен мнениями по основным вопросам разоружения, но далее шло бы их простое перечисление без указания о достижении каких –либо договоренностей.

Однако и Нитце был не лыком шит. Неожиданно для всех он сделал такой ход:

— Как Вы смотрите, маршал, на следующий вариант? –спросил он. –США соглашаются с включением фразы «соблюдать Договор по ПРО в том виде, как он был согласован в 1972 году», а СССР снижает подуровень на боезаряды для МБР и БРПЛ с 5000 до 4900 единиц?

В соответствии с директивами маршал должен был отклонить эту комбинацию. Но к изумлению советских участников рабочей группы Ахромеев сказал:

— Я должен немедленно доложить Генеральному секретарю. Не знаю, как он отреагируют. Но моё личное мнение, — такое предложение может быть принято.

На дипломатическом языке, в котором маршал уже успел поднатореть, это означало согласие, хотя бы в принципе. Его ответ можно было трактовать так, что здесь вырисовывается возможность достижения договоренности. Но тут события пошли развиваться совсем по непредсказуемому сценарию из театра абсурдов: Нитце вдруг поднял руку и дал задний ход: