А последующих вариантов, решающих судьбу Северной Ливонии, могло быть не так уж много.

В том случае, если все оставить в русско-польском договоре так, как оно было постановлено первоначальным вариантом в Киверовой Горке, то, заключив его, обе стороны набросились бы на Швецию, и поскольку та представлялась значительно слабее и России и Польши, то последние поделили бы контролируемые ей районы Ливонии между собой в пропорции, кому сколько удалось бы отхватить. При этом между Россией и Речью Посполитой столкновения быть не могло, поскольку они связаны только что заключенным на 10 лет мирным соглашением. Вот этого варианта более всего и хотелось Москве. Там, конечно, понимали, что солидная доля наследства досталась бы и Польше, но потерпевшую от последней поражение в очном споре Москву устраивал такой исход. Наверняка близлежащие к русским границам территории достались бы ей, а это Нарва — морские ворота в Европу. Зато такой вариант не устраивал Батория. Ведь в этом случае ему, победителю, пришлось бы делиться Северной Ливонией с побежденным русским царем.

Другой вариант мог иметь место в том случае, если сейм не поддержит короля и в этой войне. Кстати, так оно и вышло, и королю было отказано в финансировании войны не только против Московского государства, но и против Швеции. Тогда для Польши реально возникало опасение завоевания русскими всех районов Ливонии, занятых сейчас шведами, а это уже полный дипломатический провал. Пусть уже тогда лучше шведы владеют Северной Ливонией. При всех взаимных противоречиях и разнице интересов у западных соседей России было одно общее стремление — недопущение русских к морю. К тому же Речь Посполитая всегда предпочла бы иметь большее соседство со Швецией, чем с непредсказуемым и неукротимым московским самодержцем.

Наконец, был еще один вариант, заранее предусматривающий для Москвы запрет военных действий против Швеции. Но при этом оставалась большая вероятность, что русские не пойдут на такое условие, и тогда заключение мира в Киверовой Горке ставилось бы под сомнение или существенно затягивалось. А мы помним, в каком состоянии находилась тогда королевская армия, да и вся противная сторона, которой мир был нужен не меньше, чем Москве. На польской стороне понимали, что не стоит заранее выдвигать условие, с которым можно было повременить и огласить его тогда, когда в том будет нужда. Царские послы не затрагивали в своих договоренностях Швецию, королевские делали вид, что им не ведом этот примитивный прием. В окружении Батория знали, что русские не пойдут на шведа сразу после выхода из войны с Речью Посполитой. Им потребуется какое-то время на восстановление сил. Правда, такое же время для восстановления сил требовалось и польско-литовской стороне, но не забудем, что на той стороне этих сил изначально было больше, иначе бы она не вышла победителем. Мобилизация активности обеих сторон произойдет не раньше, чем придет пора подтверждать достигнутое в Киверовой горке соглашение. И когда такая пора пришла, польская сторона огорошила русскую новым требованием. Это было как снег на голову. Не подчиниться ему значило продолжить войну теперь уже и против Швеции и против Речи Посполитой одновременно. Сейм отказал королю в финансировании наступательной войны, но он целиком поддержал заключенный сторонами в Киверовой Горке мир, в том числе и в той его части, что требует от Москвы отступиться от Швеции. А это значит, что, не приветствуя войну, цель которой захват чужой территории, сейм не откажет в военной поддержке Швеции, потому как в противном случае в результате завоевания Москвой Северной Ливонии Речь Посполитая вынуждена будет расширить свои границы с потенциальным агрессором.

В этом плане, рассматривая последний ход литовской дипломатии, встает вопрос: а не была ли эта инициатива внушена королевским людям римским иезуитом? Если так, а оно согласуется с его общей миссией и отвечает его позиции в польско-русском конфликте, то это его самая большая заслуга в посредничестве. Вообще говоря, трудно поверить в то, что королевские люди на переговорах в Киверовой Горке с такой простотой сумели обойти московских послов. Нет, Речь Посполитая не страдала недостатком дипломатического искусства, и ее тонкий ход никого бы не Удивил, если бы со стороны Польши участие в переговорах принимали действительно люди из посольского ведомства. Но ведь в Киверовой Горке королевскую сторону представляли люди, далекие от дипломатии. Король послал их туда прямо из осадного лагеря из-под Пскова, выбрав тех, кто был у него поблизости, что называется, под рукой. Это были военные люди, оторвавшиеся от боевых действий, вынужденные окунуться в непривычную для себя атмосферу несвойственной им политической деятельности. Один только Гарабурда, далеко не самый первый человек в делегации, представлял там из себя дипломатический корпус Речи Посполитой. В другом бы случае такие поспешные действия короля вызвали удивление. Что мешало ему вызвать опытных дипломатов из Кракова или Вильно? Ведь в Киверовой Горке должна была решаться проблема особой государственной важности. Все объясняется просто, если вспомнить, что переговоры вел Антоний Поссевин. А король с первой встречи с ним понял, чью сторону держит этот так называемый посредник.

Мы никогда не узнаем действительную роль Поссевина в последней инициативе Речи Посполитой, да это и не так важно. Важно то, что шведская кампания внезапно прекратилась, чему, кроме требований Батория оставить Швецию в покое, способствовали и иные обстоятельства. Главное из них то, что мир с самим Баторием оставался очень непрочным и грозился быть нарушенным в любую минуту. Насколько быстро и точно выполнила условия Ям Запольского договора русская сторона, освободив все занимаемые ею места в Ливонии, настолько долго и неохотно уходили польские и литовские гарнизоны из занятых ими ранее русских мест. Демаркация границы проходила очень напряженно, сопровождаясь постоянными оскорблениями московских чиновников. Литовские воеводы держали себя вызывающе, не признавали границ там, где это было более чем ясно, в нарушение договоренностей занимали русские места и погосты и даже пытались ставить на русской территории крепости. Особенно они препятствовали размену пленных, требуя за именитых московских пленников выкупа, что шло вразрез с условиями перемирия. Русская сторона обращалась с жалобами напрямую к Баторию, тот то обещал разобраться и посодействовать, то, обвиняя царских людей, оправдывал своих. Одним словом, обстановка царила такая, что до разрыва перемирия и вспышки новой бойни оставался один шаг.

Другим обстоятельством, способствовавшим прекращению всякой войны, стали внутренние неурядицы.

В конце лета 1582 года вспыхнул бунт в казанском краю. Озлобление местных жителей разного рода притеснениями, произволом царской администрации, мздоимством чиновников и жестокостью полицейского режима привело к восстанию луговых черемисов, которых поддержали ногайцы, татары и другие недавние подданные Московского государства, прозванные в нем инородцами. С первых лет включения их в свою державу Москва повела политику, за которую позже получит прозвище «тюрьмы народов». Движение приняло такой размах, что казанский воевода князь Туренин не только не сумел справиться с ним, но и не мог высунуться из города и вынужден был отсиживаться за крепостными стенами. Царю на подавление восстания пришлось бросить целую армию во главе с лучшими воеводами Иваном Воротынским и Дмитрием Хворостининым.