В таких печальных и тревожных обстоятельствах, царивших внутри страны, в бушевавшей на ее западных рубежах четверть века Ливонской войне была, наконец, поставлена последняя точка.

Если раньше мы отмечали, что местом заключения мира с польско-литовской стороной стала не соответствовавшая важности такого мероприятия заброшенная деревушка, то в еще большей степени такое несоответствие относится к месту перемирия со Швецией. Собственно говоря, там и места никакого нет, в том смысле, что нет не то чтобы города, но и какой-нибудь деревеньки вроде Киверовой Горки. Больше того, там не было никакого населенного пункта и рядом, чтобы позже можно было назвать его именем заключаемый тогда мир, как это стало с Ямом Запольским. Местом подписания договора о перемирии России со Швецией стала лужайка на берегу речки Плюсы, что в Вотской Пятине на самом западном краю Новгородской земли, куда съехались представители обеих воюющих сторон, решившие все проблемы за один день 5 августа 1583 года, отчего и сам заключенный тогда дипломатический акт вошел в историю как Плюсский мирный договор. Согласно ему, Россия признавала шведскими владениями все занятые ею районы Северной Ливонии и, что самое важное, оставляла за Швецией Ивангород, Ям, Копорье с южным побережьем Финского залива, с устьями рек Наровы и Луги. Кроме того, к Швеции отходили земли на Карельском перешейке, а также охватывающие с запада, севера и северо-востока Ладожское озеро, включая и город Корелу. За Московским государством оставалась лишь южная часть перешейка, так что граница со Швецией проходила тут сейчас чуть севернее невской поймы.

Для Московского государства это означало почти полную потерю выхода к Балтийскому морю, того самого, которым до войны владела Россия. В целом Ям Запольское и Плюсское перемирия по результатам всей войны означали для Москвы признание своего поражения; они как бы подводили итог общей деятельности русского царя Ивана IV, явились обобщенным показателем его царствования, результатом всей его политики.

Изнурительная, тяжелая, кровопролитная Ливонская война наконец закончилась. В подобных случаях исследователи обычно переходят к подведению итогов и, конечно же, к указанию причин либо победы в войне, либо поражения в ней, в зависимости от ее исхода. В нашем случае итог войны лучше всех других историков подвел оставшийся неизвестным псковский летописец. Всего одной фразой, подкупающей своей лаконичностью и в то же время сполна отразившей суть произошедшего, он по окончании войны записал: «Царь Иван не на долгое время взял чужую землю, а вскоре, людей вдвое погубив, и своей не удержал».

Видимые, явные результаты войны освобождают нас от излишнего труда по выявлению каких-либо еще ее последствий. А вот что касается причин такого бесславного финала, то тут есть простор для полемики. Так, например, историк Б.Н. Флоря относительно главного результата Ливонской войны говорит:

«Расцвет «нарвского плавания», превращение этого небольшого городка под русской властью в крупный процветающий центр лучше, чем что-либо другое, показывает, что у русской государственной власти были серьезные основания для того, чтобы добиваться выхода к Балтийскому морю и установления прямых экономических связей со странами Западной Европы. Очевидно также, что, предприняв такие шаги, русское правительство неизбежно оказалось вовлеченным в конфликт с целым рядом государств, стремившихся установить свое господство на торговых путях, связывавших восток и запад Европы. Избежать перерастание Ливонской войны в крупный международный конфликт было совершенно невозможно, но был ли неизбежен столь плачевный исход этой войны для русского государства? Не привели ли к такому шагу ошибки и просчеты, допущенные самим главным инициатором войны Иваном IV, который, верно наметив цель, не смог найти верные средства для ее достижения? Будущие поколения исследователей, может быть, сумеют найти убедительный ответ на эти вопросы».

Это высказывание ученого для нас замечательно тем, что оно, как никакое другое, определяет отправную точку для дальнейших рассуждений, наиболее осязаемо указывает на предмет анализа тех событий, о которых идет речь. Оставим пока в стороне вопрос о средствах, так и не найденных русским царем для достижения своей цели. Еще раз вернемся к самой цели, поставленной перед собой Грозным, и которую автор приведенной выше цитаты считает верной, следовательно, он является сторонником взглядов царя на решение Балтийской проблемы.

Выше мы говорили, что многие наши исследователи оправдывают царя в его стремлении к завоеванию Ливонии необходимостью иметь морские ворота в Европу. При этом они упорно не хотят видеть того, что Россия, не имея на тот час морских ворот, тем не менее, имела морское побережье, которое для того, чтобы стать воротами, должно было быть соответствующим образом обустроено. Русскому царю показалось гораздо легче, удобнее и дешевле воспользоваться готовыми. И эти готовые находились рядом, правда, они были чужими. Ну, так что ж из того? Значит, это чужое следует завоевать, захватить силой. Сформировавшееся к тому времени у московских правителей имперское сознание, помноженное на вкус к завоеваниям и на безудержную страсть к наращиванию территорий, продиктовало именно такую цель устремлений, которую впоследствии, когда такие устремления в России станут твердой основой государственного мировоззрения и сутью национальной политики, многие наши историки и общественные деятели назовут верной.

Да, надо признать, что полоска морского берега, которым владела Россия в начале царствования Грозного, была мала. Но до тех пор, пока она не была приведена к необходимым нормам торгового мореплавания, то есть, пока на ней не устроены гавани, обеспечивающие прием и отправку судов с требуемой пропускной способностью, не подведены дороги, связывающие морские порты с внутренними районами страны и пр., ее нельзя называть недостаточной. Сначала нужно все это сделать, обеспечив приток караванов торговых судов из Европы и отправку туда своих. А вот когда всего этого будет не хватать для реализации накопленного в стране торгового потенциала, то можно будет говорить о том, что морского берега в русских владениях мало, и ставить вопрос о его расширении. Но даже и тогда приемы, с которыми русская сторона в середине XVI столетия принялась за такое расширение, будут называться военной агрессией.

Но Россия даже не попыталась использовать имевшийся у нее морской берег, который так и остался пустынным. И не следует приписывать достоинству московского завоевателя «расцвет нарвского плавания», которым восхищается историк, автор приведенной выше цитаты. Давно налаженное на Балтике судоходство и готовый механизм работы нарвских гаваней достались Москве в качестве военного трофея. Точно так же, как чуть позже все это было снова потеряно, а вместе с ним потерянным оказалось и свое, кровное, пусть даже и не обустроенное.

И здесь совершенно неуместны встречаемые иногда сопоставления положения дел в России накануне Ливонской войны, то есть в лучшие годы правления Ивана Грозного, и в начале царствования Петра I. Те же историки зачастую пытаются найти аналогию во внешней политике того и другого, что исторически некорректно. И дело даже не в том, что Петр, вступая в Северную войну, не замахивался ни на что иное, как лишь на то, что за 120 лет до него потерял Иван IV. И что при всей своей неуемной тяге к морю Петр ставил целью только вернуть некогда утраченное. А дело в том, что едва только выйдя к морю, далеко еще не имея даже той полоски, которой владел его далекий предшественник, вступив на Балтийский берег лишь в одной его точке, Петр тотчас же заложил в этом месте город и, толком не успев укрепить его, несмотря на внешнюю угрозу, стал возводить корабельную верфь, строить гавань и т. п. Вот в этом кроется принципиальная разница между Петром и теми его предшественниками, в том числе и Иваном IV, что ранее располагали морским побережьем, но не попытались из него извлечь и минимальной пользы.