Мовиндьюле так разозлился, что едва не выболтал отцу про рхуна, который не подчинился контролю Гриндала. Он специально не упоминал об этом ранее, потому что на необходимости сообщить фэйну о существовании девчонки настаивала Изменница. Принц не собирался ей подыгрывать. Он счел своим священным долгом спутать все ее планы.

Мовиндьюле не понимал, почему отец ведет себя столь возмутительно, но ведь Лотиан там не присутствовал! Он не был очевидцем нахальства Арион или того, как грязный рхун снес голову Гриндалу. Отец не видел крови и не слышал, с каким звуком голова упала на землю – с ужасающе обыденным стуком… Спорить с отцом бесполезно. Он не понимает, просто не состоянии понять!

И тут у принца возник вопрос.

– О чем же ты будешь говорить в Аквиле, если не о войне?

– Произошло нечто куда более важное. К тебе это не имеет никакого отношения, – проговорил отец и снова улыбнулся.

После ухода фэйна Мовиндьюле уставился на закрытую дверь, гадая, что это было. Еще больше его интересовало, что будет дальше.

* * *

Из-за запрета появляться в Аквиле Мовиндьюле стало решительно нечем заняться. Почти всю жизнь он провел, сидя на стуле, на который только что сетовал отец, или на кровати с ним рядом. Мовиндьюле редко бывал на свежем воздухе и никогда не занимался ни спортом, ни музыкой, хотя Изменница часто ему это советовала. Еще она предложила заняться живописью. Принц попробовал пару раз, но только разозлился. И все же после встречи с Макаретой он всерьез задумался, не написать ли ему пару картин и пригласить девушку к себе посмотреть, узнать ее мнение – поговорить как художник с художником. Ради нее можно и потерпеть. Будь Макарета здесь, он вообще никогда не выходил бы из покоев.

В тот прекрасный летний день компанию ему составляли, увы, лишь стул, сундук, лампа, шкаф и кровать. И принц решил пойти прогуляться: купить красок на рынке Гринвэй, а то и поставить где-нибудь мольберт и приступить к новому хобби. Проблема заключалась в том, что вечером он собирался посетить собрание Серых Плащей. Возвращаться принцу не хотелось, носить повсюду плащ – тоже. Вдруг кто-нибудь увидит? Это всего лишь плащ!

Он достал из шкафа наплечную сумку и запихал в нее плащ.

Что за докука! К чему они вообще нужны?

Мовиндьюле повесил сумку на плечо и вышел. Заметив на дальнем холме купол Айрентенона, он невольно задумался, что там происходит. Запрет отца привел принца в восторг. Нет нужды сидеть на очередном скучном совете – настоящий подарок! Решив даже не приближаться к Айрентенону, Мовиндьюле выбрал короткую дорогу – через Сад. Гулять там приятно, да и до Розового моста недалеко. На сходку идти рановато; можно просто покидать камешки или побродить по воде.

Едва принц вышел на солнце, как ему стало жарко.

Почему Феррол создал и жару, и холод?

Если бы мир сотворил Мовиндьюле, он сделал бы его идеальным. Температура оставалась бы одинаковой в течение года, днем и ночью. И не нужно ни пальто, ни плащей – разве что в качестве знаков отличия тайных обществ. Принц покачал головой: нет, плащи – глупость! Лучше кольца. Да, нужно поднять эту тему на сходке. Кольца – отличная идея! Макарете непременно понравится.

Тот самый незнакомец снова сидел на скамье – в той же грязной одежде, все так же упорно глядя на Дверь.

Служители Феррола созерцают Дверь часами напролет. По праздникам они налетают стаями, как перелетные птицы, сидят и молятся, очищая разум или прося совета. Может, просто думают о том, что у них будет на ужин. Или предаются мечтам о тех, кого вожделеют, или даже замышляют месть против собрата-жреца. Умалины любят изображать благочестие, однако Мовиндьюле уже понял, что в глубине души все эгоисты. Особенно жрецы.

А интересно, не жрец ли его мать… Отец сказал, что она еще жива. Кто она? Почему ей позволили бросить сына? Разве Феррол одобряет подобное поведение? Наверно, она жрец, ведь иерархи Феррола делают, что хотят, и составляют правила для всех остальных. Если бы он не собирался стать фэйном, Мовиндьюле перешел бы к умалинам.

– Ты сегодня рано, – заметил неряшливый не-миралиит на скамье, не отрывая взгляда от Двери.

– Ты со мной разговариваешь?

– Думаешь, я стану болтать с дурацкой Дверью?

«Дурацкая Дверь?!» Мовиндьюле не доводилось слышать таких кощунств, тем более в Саду и перед Дверью.

– Что, в Айрентеноне не хотят марать твое имя своими делишками, да? Пятно на репутации тебе вовсе ни к чему.

– Пятно? О чем ты говоришь?

– Скоро узнаешь. Она расскажет тебе на сходке.

– На какой сходке? Кто «она»? – Принц прекрасно знал, о чем и о ком идет речь, но не понимал, откуда это известно оборванцу.

Тот не ответил и расхохотался.

– Ладно, если хочешь – продолжай притворяться. Я не стану разрушать твой наивный мирок. Однако мне тебя жаль.

Мовиндьюле показалось, что его каким-то образом оскорбили. Он выпрямился, сложил руки на груди и возмущенно насупился. Загадочный незнакомец этого не заметил, он по-прежнему глаз не сводил с Двери.

– Я – принц! – объявил Мовиндьюле, не дождавшись реакции.

– Знаю.

Мовиндьюле помолчал, ожидания продолжения.

Тишина.

Он решил не обращать внимания на оскорбление, если оно вообще было. Чего ожидать от богохульника, который отказывается почитать Дверь?

– Почему тебе жаль?

– Ты парень крепкий. Богатая, жирная почва. Я буквально носом чую ее плодородность. Из тебя произрастут на диво горькие плоды. Когда они созреют, ты пожнешь урожай и сделаешь отличное вино. Потом уберешь его подальше. Хорошему вину требуется время, и ты будешь весьма терпелив.

– О чем ты говоришь?

– О ненависти. Некоторые люди наполняются ею до предела и взрываются. Иные позволяют ей долгие годы сочиться по капле, как из дырявого ведра. В один прекрасный день они замечают, что ведро опустело, и уже не понимают, что на них нашло. Некоторые используют ненависть в качестве оружия и передают ее другим – уродливый, нежеланный дар, замаскированный под благое наследие.

Мовиндьюле был совершенно озадачен. Кто этот человек?

Незнакомец на скамье продолжал говорить, глядя на Дверь:

– Ты ничуть на них не похож. Ты – другой. Как я уже заметил, ты относишься к ненависти будто к вину и веришь, что с годами она становится лучше. А проблема в том, что она может прогоркнуть и превратиться в яд, если держать ее в бутылке слишком долго. Ненависть разъест любой сосуд и просочится в душу, словно подземные воды. Жажда мести не выдохнется никогда, потому что она продолжает бурлить в душе вечно… Ты не понимаешь главного: ненависть не просто в тебе, ненависть – это ты. Выпив вино, ты не сможешь от него избавиться. Ни вытошнить, ни выплюнуть. От себя никуда не денешься.