хазар и касогов предпочла морской и речной пути. Это противоречило их воинским традициям и привычкам. Скорее всего, Мстислав шел степями, и это был обычный для степняков путь, протекавший в привычной для них обстановке.

Со своей кавказской дружиной Мстислав подошел сперва к Киеву, но «не прияша его Кыяне». Тогда он пошел на Чернигов и здесь «седе на столе».

Так положено было начало чернигово-тмутараканским политическим связям, обусловленным древними традициями Днепровского Левобережья, связанного с Подоньем и Кавказом, и торговыми сношениями, установившимися между ними с незапамятных времен.

Весть о появлении Мстислава дошла до Ярослава, но одно событие чрезвычайной важности заставило его отказаться от немедленного выступления на юг для борьбы с Мстиславом.

В Суздале вспыхнуло первое, известное нам в летописи восстание смердов, протекавшее под руководством волхвов. В 1024 г.:

…въсташа волъсви в Суждали, избиваху старую чадь по дьяволю наущенью и бесованью, глаголюще, яко си держать гобино. Бе мятежь велик и голод по всей той стране; идоша по Волзе вси людье в Болгары, и привезоша жито, и тако ожиша. Слышав же Ярослав волхвы, приде Суздалю, изъимав волхвы, расточи, а другая показни[718].

Новгородская IV летопись добавляет кое-что к рассказу «Повести временных лет». Она сообщает, что избивали «старую чадь бабы», которые «дрьжать гобино и жито, и голод поущають. И бе мятежь велик и глад по всей стране той, яко мужю своя жена даяти, да ю кормят себе, челядином»[719]. Такие же восстания в Суздальской земле и на Белоозере имели место и позднее, в 1071 и 1088 (1091) гг.

Исходя из анализа всех сообщений летописи и привлекая этнографический материал, мы приходим к следующим выводам. «Старая чадь» была местной феодализирующейся верхушкой, устанавливающей свое господство на осколках распадающегося первобытно-общинного строя. Племенная ее принадлежность здесь, в Суздальской земле, не установлена, но, судя по археологическим материалам и этнографическим данным, большинство ее принадлежало к русифицирующимся остаткам древнего восточнофинского населения края. Остальная часть была кривичскими и вятичскими переселенцами. Среди потомков исконного населения этого края, мери, еще долгое время бытовали некоторые обычаи, отличные от русских и сближающие их с соседней и родственной мордвой. Эта «старая чадь» была опорой князя на далеком северо-востоке Руси, в полуфинской-полурусской земле. Она помогала княжим даньщикам собирать дань, вирникам — собирать виры, везла «повоз», доставляла собранное к специальным княжим «местам», хозяйничала по поручению князя в погостах, была опорой княжих «мужей» во всем. Потому-то в представлении рядовых общинников, «сельского людья», она была проводником всякого рода гнета, ложившегося на него, и исполнителем велений князя и его администрации.

В то же самое время «старая чадь», пользуясь своим богатством, опираясь на своих слуг, обогащаясь в результате эксплуатации челяди, закабаляла своих сообщинников и сородичей, устанавливая полупатриархальные-полуфеодальные формы зависимости и, держа в своих руках всякое «гобино», «обилье» и «жито», становилась вершителем судеб своих менее обеспеченных соседей. И всякий «глад» она использовала для того, чтобы ссудами и кабальными сделками подчинить себе окрестное население.

Вот почему ее обвиняли в том, что она «держит гобино и жито» и «глад поущаеть». Это и было причиной восстания и истребления «старой чади».

Новгородская летопись не случайно говорит, что избитой «старой чадью» были прежде всего «бабы». «Бабы» эти были не кто иные, как «большухи гобиньных домов», хозяйки богатых семей, домов, в руках которых и сосредоточивались запасы продуктов, находившиеся в их распоряжении. Память об этом сохранил древний обычай, бытовавший у мордвы еще в первой половине XIX в., когда перед деревенскими праздниками по домам ходили особые уполномоченные, а хозяйки, приготовив в мешке те продукты, которые они вносили в фонд деревенского пиршества, становились спиною к дверям и поджидали уполномоченных. Те входили в дом, разрезали мешок, вынимали приготовленные продукты и наносили в спину или плечи хозяйке легкие уколы ножом.

На этот раз, в 1024 г., дело шло, очевидно, уже не о ритуальных уколах, а об убийстве тех, в чьих руках были запасы, припрятанные во время голода и используемые с целью закабаления, об убийствах «большух гобиньных домов» «старой чади».

Так вспыхнуло первое на Руси восстание смердов, «старой чади», направленное против проводников и агентов княжеской власти на северо-востоке Руси, против феодального подчинения и закабаления. Итак, причиной восстания были распространение даннических отношений, усипение зависимости от князя, рост повинностей населения в его пользу и закабаление со стороны «старой чади», поводом его послужил голод. Но чем же объяснить то, что эти восстания выступают перед нами как движение волхвов? Длительное господство язычества, упорно боровшегося, особенно здесь, на северо-востоке, с распространяемым силой меча христианством, распространение волхованья, столь характерного главным образом для финских племен Руси, и, наконец, особенности самой структуры общинной организации были причиной того, что эти первые восстания зависимого или полузависимого сельского люда против феодалов облекаются в оболочку восстаний волхвов. Волхв — представитель старой, привычной языческой религии, религии общинных времен. Он сам вышел из общины, он близок «сельскому людью». В представлении последнего волхв ассоциируется со свободным состоянием, с отсутствием княжеских даньщиков, вирников и прочих княжеских «мужей». Когда был волхв, не было ни даней, ни повоза, ни вир, земля была у общинников, их собственностью были угодья, поля, нивы, ухожаи и леса. Справляли старые праздники, придерживались стародедовских обычаев, молились старым языческим богам.

Теперь не только в княжеских горницах и гридницах, но и по всей Руси волхва вытеснял священник. Дани и поборы, виры и повоз, появление на общинных землях новых хозяев — бояр и церквей, экспроприация общинных угодий и земель, закабаление со стороны местной «старой чади», введение христианства вместо язычества и появление на месте капищ и священных рощ церквей, а вместо волхвов — священников — все это, по вполне понятным обстоятельствам, в представлении «людья» далеких северо-восточных «весей» сливалось воедино в нечто, несущее конец их привычному общинному быту. Замахнуться против «старой чади» означало выступить против князя, восстать во главе с волхвом означало начать борьбу с церковью, со священником, т. е. в конечном счете — с тем же князем. Поэтому во главе движений смердов становятся волхвы, служители старых языческих богов, строгие блюстители стародедовских обычаев, руководители языческих празднеств, справляемых из поколения в поколение, хранители чудесных таинств и сверхъестественных знаний, кудесники и ведуны, вещие люди, знающие путь к сердцу божеств, умеющие их умилостивить, испрошающие у них блага для «дажьбожьих внуков», люди авторитетные, известные, влиятельные, уважаемые.

Движения смердов, руководимые волхвами, очень сложны. Различны цели восстающих смердов и волхвов. «Сельские людьи» борются с феодализацией, неотвратимо надвигающейся на них. Для них восстание против «старой