Что-то знакомое было во всём этом облике. Железнодорожник улыбнулся.

– Профессор? Неужели? Психофилософский?

– Честь имею! – Приподнимая мокрую солому над головой и прищуривая разнокалиберные глаза, профессор смущённо спросил: – А вы, простите, что-то не припомню…

– Иван Великогрозыч! – Железнодорожник потыкал пальцем в небо. – Слышали, какая великая гроза тут грохотала?

– Так это ваши, стало быть, проказы? – Пошутил профессор и добавил: – А я давно почуял, что будет дождь. У меня с утра чесались уши. Это к дождю. Есть такая примета.

– Профессор! Вы меня удивляете! – Иван Великогрозыч засмеялся, двумя руками как бы сбивая пыль с ушей. – У вас уже много научных работ, а вы рассуждаете как, простите, бабка-повитуха.

Психофилософский снова прищурил разнокалиберные глаза, глядя на небо.

– Бабка-повитуха, говорите? А между тем, всё просто. Давление падает, барабанные перепонки давят на уши, вот они и чешутся.

– Гениально! Насчёт бабки-повитухи я беру свои слова обратно. Извините.

– Бывает. – Профессор подслеповато посмотрел на Ивана Великогрозыча. – Если бы не ваше оригинальное отчество – ни за что не признал бы, ей-богу. Вот эта встреча.

– Это не встреча. Это прощание.

– Всё каламбурите?

– Да нет, серьёзно. – Железнодорожник, посмотрев на часы, речитативом пропел: – Присядем, друзья, перед дальней дорогой, пусть легким покажется путь.

Они отошли от аптеки, сели на лавку под клёнами – на газетку, которую профессор достал из медицинского чемоданчика и постелил поверх сырой доски.

– Как вы? Где вы? Что вы? – стал расспрашивать Клим Нефёдыч.

– У меня всё отлично! – Собеседник, явно бравируя, взял под козырёк фуражки с железнодорожною эмблемой. – Я теперь ямщик. Поезда гоняю по земному шару.

– Да вы что? – Профессор недоверчиво посмотрел на эмблему. – Переквалифицировались?

– Ну, да. Заставила житуха. А вы?

– Да так, с серединки на половинку.

– Не скромничайте! У вас, читал в газетах, клиника своя. Широко развернулись. Приятно.

Глаза профессора под стёклами очков окутала печаль.

– Было дело. Только теперь меня сузили. Знаете присказку эту: русский человек широк, не мешало бы сузить.

– Достоевский не о русском человеке говорил – о человеке вообще, – уточнил машинист, глядя на сиротскую одежду профессора, специалиста редкой хватки и смекалки. – У вас, я помню, были такие перспективы, какие многим вашим коллегам даже не снились! А чем вы теперь занимаетесь?

Профессор посмотрел на старый медицинский чемоданчик.

– Практикую помаленьку. Зарабатываю на хлеб, на марганцовку. – Он глазами показал на красную лужу, образовавшуюся после просыпанной марганцовки. – У меня тут старушка одна, пациентка, целыми днями дома сидит, обезножила. Дети ей аквариум купили. Старушка смотрит – вместо телевизора. Оно куда полезней для здоровья. Ну, а марганцовку я ей посоветовал для очистки аквариума.

– Со старушкой всё понятно. А вот что же с вами, Клим Нефёдыч? Почему на вас так ополчились? Из-за чего?

– Железожлобин! – Профессор стукнул тросточкой по грязному асфальту под ногами. – Железожлобин! Чума двадцать первого века. Вы разве не помните «Остров блаженных»?

– Ну, как же, как же! Разве такое забудешь?

4

В засекреченную клинику – на «Остров блаженных» – Златоуст попал несколько лет назад, когда только-только спустился с небес, где получил высочайшее образование. Беспечною походкой небожителя – по Млечному пути, по облакам – он возвратился на родную землю и обнаружил там такую «весёлую эпоху перемен», как будто оказался на чужбине в тесном окружении врагов. И вот тогда-то бравые ребята из секретной клиники взяли небесного посланника под белые рученьки и определили на «Остров блаженных». Именно там Златоуст впервые услышал эту странную фамилию – Психофилософский. Правда, пообщаться им не пришлось – пленник благополучно сбежал из клиники. А вскоре – как ни странно – и сам профессор сбежал оттуда, ну, то бишь, уволился. Клинику профессору пришлось оставить по той простой причине, что задачи хозяев клиники оказались совершенно иными, чем профессор представлял себе в начале, когда возглавил клинику. «Остров блаженных» оказался засекреченной кошмарной лабораторией. Эксперименты, производящиеся там, – глубинное проникновение в мозг, давление на психику и всё такое прочее – по циничности своей напоминали фашистские концлагеря, где ставились опыты над человеком. Из подобных секретных мест люди просто так не увольняются – их, как правило, «увольняют», инсценируя несчастный случай или самоубийство. Но профессор Психофилософский оказался счастливчиком – избежал этой печальной участи, потому что согласился работать с властями, но уже не в стенах секретной клиники, где его тошнило от дурных экспериментов. Клим Нефёдыч – не без лукавства – сказал своим начальникам: «Поверьте, я и рад бы тут работать, но здоровье не позволяет!» Ему поверили, но взяли подписку о неразглашении и сказали, что отныне каждый шаг его будет «на контроле». Вот так он стал работать, занимаясь чистою наукой. И всё бы ничего, только профессор неожиданно открыл чуму двадцать первого века – железожлобин.

Рассказывая о своих злоключениях, Клим Нефёдыч неожиданно развеселился, качал головою в соломенной шляпе.

– Грешным делом надеялся, что это открытие может потянуть на Государственную премию, или даже Нобелевскую. А потянуло моё открытие – лет на восемь тюрьмы.

– Ничего себе! – Железнодорожник едва не подскочил на лавке. – Это как же?!

Клим Нефёдыч самодельной тросточкой своей потыкал, показав куда-то в сторону высотных зданий.

– Я недавно был в суде. Еле отвертелся. Всех собак и всех чертей на меня навешали. Законопатить решили.

– Почему? Из-за чего?

Посмотрев по сторонам, Психофилософский наклонился к уху собеседника, словно боялся, что их подслушают.

– Уровень железожлобина в крови у многих наших государственных деятелей давно уже зашкаливает…

– Да что вы говорите? – несколько наигранно воскликнул железнодорожник, зачем-то доставая белые перчатки из кармана.

– Истинный крест! – Клим Нефёдыч осенил себя широким крестным знамением. – Там все как на подбор.

Машинист, натягивая белые перчатки, сказал с печалью в голосе:

– Наивный человек вы, Клим Нефёдыч. Столько лет изобретали велосипед. Я, например, про наших деятелей давно уже знал. А знаете, почему? Потому что многих я уже видел в избушке Царь-Бабы-Яги. Ну, то есть во дворце, который там… Вы понимаете? Надеюсь, вы мне верите?

Психофилософский в знак согласия покачал соломенною шляпой.

– Один коллега, врач больницы для избранных, сильных мира сего… Он первый мне сказал, когда прочёл мои статьи. Не надо, говорит, таким наивным быть, открытие ваше давно уже известно. Особенно – в стенах закрытой медицины. Коллега тогда посоветовал мне успокоиться на этот счёт. А я продолжил свои исследования. Ну, и вот результат. Сначала в клинике моей будто бы нашли большую партию наркотиков, стали тюрьмой грозить. Потом подожгли. – Психофилософский развёл руками, уныло глядя вдаль. – Так что я теперь вольный казак. А точнее – БОМЖ. Без определённого места жительства.