королем и королевой, было «много разговоров, смеха и веселья». Генрих подарил Екатерине кольцо и двух карманных собачек, а потом с удовлетворением наблюдал за тем, как она отдала их Анне. В тот вечер Екатерина и Анна снова танцевали вместе13.

В январе 1541 года консервативная партия избрала своей жертвой трех уважаемых придворных, тесно связанных с Кромвелем, чье наследие приверженцы старого порядка постоянно ставили под вопрос. Сэр Томас Уайетт, в 1540 году посланный с дипломатическим поручением в Нидерланды, был арестован, связан и отвезен в Тауэр вместе с Ральфом Сэдлером и сэром Джоном Уоллопом, который сам принадлежал к числу консерваторов. Короля убедили в том, что они придерживались опасных религиозных убеждений: Уайетт якобы был лютеранином, Уоллоп хвалил папу, и все трое вели себя изменническим образом во время пребывания за границей. Обвинения, видимо, показались неосновательными, и в марте, после заступничества королевы, всех троих освободили, причем Уайетта – с условием, что он вернется к своей первой жене Элизабет Брук. Вскоре недавние узники вернули себе расположение короля, хотя Уайетту он больше не доверял до конца. Сэдлер в том же году был посвящен в рыцари и принят в Тайный совет.

Гнев короля навлек на себя также сэр Эдмунд Найвет, сержант-привратник: в феврале 1541 года, во время стычки на королевском теннисном корте в Гринвиче, он напал на одного из слуг Суррея, Томаса Клере, и ранил его. Рыцарь-маршал привел Найвета в главный холл дворца, где собрался Суд Пределов, и Белые Палки приговорили его к отсечению правой руки, а также к лишению земель и другого имущества за кровопролитие, совершенное в пределах двора.

В день казни было устроено устрашающее собрание служителей двора, чтобы произвести впечатление на придворных и внушить им, что нарушение мира и покоя короля в пределах его двора – чрезвычайно тяжкое преступление. Прибыл сержант-хирург с инструментами для ампутации кисти, за ним явились сержант Древесного двора с деревянным молотком и колодой, а также главный повар короля с острым ножом. Сержанту Кладовой предстояло установить орудие казни на запястье узника. После исполнения приговора рану следовало прижечь железом, которое предоставит сержант Кузницы и разогреет на открытой жаровне йомен Судомойни; при этом йомен Свечного склада должен был стоять наготове с тряпицей, которой обернут культю, а йомен Столовой кладовой – доставить таз, кувшин и полотенца. По неизвестной нам причине сержант Птичьей кладовой принес петуха, «которому должны были отсечь голову на той же колоде, тем же ножом». Наконец, сержант Погреба доставил вино, эль и пиво – для тех, кто собрался посмотреть на мрачный спектакль.

Когда все было готово, рыцарь-маршал привел Найвета. Тот сознался в своем преступлении и, взывая к монаршей милости, стал молить, чтобы кто-нибудь упросил короля разрешить отсечь вместо правой руки левую, «ибо, если у меня останется правая рука, я еще смогу верно послужить его величеству». Приготовления к казни остановили, гонец спешно отправился в личные покои короля и вернулся с радостной новостью: государя так поразили преданность и отвага Найвета, что он милостиво простил его. Найвет, который «больше перепугался, чем пострадал»14, был восстановлен в прежней должности и находился в ней еще пять лет, до своей смерти. В 1542 году парламент издал «Акт об убийстве и злонамеренном пролитии крови в пределах двора, введя обязательное отсечение руки и сделав исключение для дворян, проливших кровь при наказании слуг»15.

Двадцать первого и двадцать второго февраля в Хэмптон-корте устраивали представления масок, но король на них не присутствовал. К его «величайшей тревоге», язва на ноге внезапно «закупорилась», отчего началась лихорадка и почернело лицо; врачи опасались за его жизнь. Хирургам пришлось откачивать жидкость, чтобы снять опухоль, но это был болезненный процесс, и настроение Генриха ухудшилось. Он срывался на всех, стал брюзгливым и мрачным, «начал дурно относиться к некоторым состоявшим при нем важным особам», с горечью заявлял, «что ему приходится управлять жалким народом», обвинял многих советников в том, что они – лживые временщики и льстецы, которые ищут лишь собственной выгоды, и добавляя, что ему известно об их замыслах. «Если Господь даст ему здоровье, он позаботится о том, чтобы у них ничего не вышло». Он печалился об утрате Кромвеля, поняв, что советники «под пустячными предлогами, по ложным обвинениям вынудили его отправить на смерть самого верного слугу, какой у него был». Генрих дошел до того, что перестал слушать музыку и надолго затворялся в своих покоях. Придворная жизнь затихла, многих служителей отправили по домам, и «двор напоминал скорее семью, чем королевскую свиту». Генрих больше десяти дней не позволял королеве навещать его, не желая представать перед ней в таком жалком состоянии, и это породило слухи о том, что между ними произошел разлад16.

К Пасхе, которая пришлась на 19 марта, боли в ноге ослабли, и король был уже не таким подавленным. Двадцать второго марта он проверял ход работ в бывшем Рочестерском приорате и, видимо, выразил неудовольствие, так как менее чем через два года на месте главного холла, в который превратили трапезную, устроили два больших покоя. Оттуда Генрих двинулся через Отфорд и Ноул – единственные его визиты туда, зафиксированные в источниках, – в Пенсхерст. По возвращении ко двору у него, видимо, появился основательный повод для радости, так как 10 апреля Марийяк сообщал: «Королева вроде бы ждет ребенка, что было бы величайшей радостью для короля, который, похоже, верит в это и намерен, буде то окажется правдой, короновать ее на Троицу. Молодые лорды и джентльмены двора ежедневно упражняются для подготовки к турнирам, которые будут тогда устроены»17.

Но даже надежды на обретение наследника не смягчили гнева Генриха при получении известия о незначительном мятеже в Йоркшире, давшего ему повод для новой расправы со своими родственниками Плантагенетами. Король велел казнить приговоренную к смерти Маргарет Поул, графиню Солсбери, которая по-прежнему томилась в Тауэре, несмотря на почтенный возраст – ей было шестьдесят восемь лет – и полную непричастность к мятежу. Палач оказался неумелым и отрубил графине голову самым неприглядным образом18. Один лондонец написал: «Я не слышал, чтобы остался кто-нибудь из королевского рода, не считая племянника кардинала [Поула] и сына маркиза Эксетера. Оба они дети и сидят в тюрьме или осуждены»19. Даже Генрих VIII не опустился до того, чтобы казнить детей, и мальчики остались в Тауэре.

Известие о беременности Екатерины оказалось ложным, или у нее произошел выкидыш. К концу июня, когда шли приготовления к поездке на север страны, которую долго откладывали, король уже