Он кивнул в сторону окошка, в которое скребся куст, и на лице его промелькнул мимолетный отблеск того Нового года. Меня это неприятно кольнуло.

— Мы танцевали всю ночь напролет, иногда с другими, но главным образом друг с другом. А уже на рассвете многие отправились по народному обычаю гадать. Мы тоже пошли. Ты знаешь этот обычай: одинокие женщины закрывают глаза, кружатся, а когда открывают, то первое, что они увидят, должно рассказать им о суженом.

Было много смеха, когда гости, подогретые виски и танцами, толкались у двери. Лаогера держалась позади, раскрасневшаяся и смеющаяся, сказав, что это игра для юных девиц, а не для матроны тридцати четырех лет. Но остальные настаивали, и она предприняла попытку. Развернулась три раза по часовой стрелке и, открыв дверь, вышла на холодный утренний свет и завертелась снова. И когда она открыла глаза, полные ожидания, они остановились на лице Джейми.

— В общем… она была вдовой с двумя детьми. Ей нужен был муж, это ясно. Мне нужно было… что–то.

Джейми уставился на очаг, на красную массу торфа, дающую тепло, но совсем мало света.

— Я подумал и решил, что мы могли бы помочь друг другу.

Они тихо поженились в Балриггане, и он перевез туда свои немногочисленные пожитки. А меньше чем через год уехал оттуда и отправился в Эдинбург.

— А что же случилось? — спросила я с любопытством.

Джейми беспомощно поднял на меня глаза.

— Не могу сказать. Не то чтобы было так уж плохо, просто ничего не складывалось. — Он устало потер рукой лоб. — Наверное, в этом была моя вина. Я все время как–то ее разочаровывал. Бывало, за ужином ни с того ни с сего глаза ее наполняются слезами, она, рыдая, выходит из–за стола, а я остаюсь сидеть, гадая, что на сей раз сделал не так.

Он сжал кулак на покрывале, потом напряжение его отпустило.

— Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни — да что там дни, недели! — когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова.

Его пальцы пробежались по параллельным царапинам на лице и шее. Теперь они почти зажили, но следы моих ногтей были все еще заметны на его светлой коже. Он покосился на меня.

— Ты никогда не поступала так со мной, англичаночка.

— Это не мой стиль, — согласилась я с улыбкой. — Если я сержусь на тебя, ты, черт возьми, по крайней мере знаешь почему.

Он хмыкнул и снова прилег на подушки. Некоторое время мы оба молчали. Потом, глядя в потолок, он сказал:

— Я думал, что не хочу ничего знать, как это было — с Фрэнком, я имею в виду. Наверное, я был не прав.

— Могу рассказать тебе обо всем, что ты захочешь узнать, — сказала я. — Но не сейчас. Пока твоя очередь.

— Она боялась меня, — тихо проговорил он после долгого молчания. — Я пытался быть с ней деликатным… Господи, да просто из кожи вон лез, делая все, что, по моему разумению, могло понравиться женщине! Но все без толку.

Его голова беспомощно повернулась, оставив вмятину в перьевой подушке.

— Может быть, дело было в Хью, а может быть, в Саймоне. Я знал их обоих, и они были хорошими людьми, но никто не знает, что происходит на супружеском ложе. Может быть, причина заключалась в вынашивании и родах: не всем женщинам это дается легко. Так или иначе, несмотря на все мои потуги, что–то во мне ее задевало или ранило. Стоило к ней прикоснуться, как она вздрагивала с болью и страхом в глазах.

Вокруг его закрытых глаз разбегались грустные морщинки, и я порывисто взяла его за руку.

Он мягко сжал мою ладонь и открыл глаза.

— Вот почему в конце концов я ушел, — тихо сказал он. — Я просто не мог больше этого выносить.

Я молча держала его руку, положив палец на пульс и считая удары. Пульс, к счастью, был медленным и равномерным.

Джейми поерзал в кровати, двинул плечами и тут же сморщился.

— Рука очень болит? — спросила я.

— Немножко.

Я наклонилась над ним, коснулась лба. Он был очень теплым, но жара не было. Между густыми рыжими бровями залегла морщинка, и я разгладила ее.

— Голова болит?

— Да.

— Пойду заварю тебе чая из ивовой коры.

Я хотела встать, но он удержал меня.

— Мне не нужен чай. Зато мне полегчало бы, будь у меня возможность положить голову тебе на колени, чтобы ты потерла мне виски. Немножко, а?

Голубые глаза смотрели на меня, прозрачные, как весеннее небо.

— Ты мне зубы не заговаривай, Джейми Фрэзер, все равно я не забуду о следующем уколе.

Тем не менее я уже отодвинула стул и села на кровать рядом с Джейми.

Он удовлетворенно заурчал, когда я уложила его голову себе на колени и принялась поглаживать ее, потирая ему виски, убирая назад густую волнистую массу его волос. Его шея сзади была мокрой, и я убрала оттуда волосы, тихо подула и увидела, как по коже побежали пупырышки.

— Ой, как приятно, — пробормотал он.

Вопреки недавнему решению не прикасаться к нему иначе как в медицинских целях, пока между нами все не утрясется, я поймала себя на том, что мои руки сами собой поглаживают четкие рельефные изгибы его шеи и плеч, ища твердые узлы позвоночника и широкие плоские крылья лопаток.

Мои ладони ощущали его крепкое тело, бедром я чувствовала теплое дыхание, и, когда пришло время переложить его обратно на подушку и взяться за ампулу с пенициллином, мне пришлось призвать на помощь всю силу воли.

— Ладно, — сказала я, откинув простыню и потянувшись к подолу его рубашки. — Быстрый укольчик, и ты…

Я задрала рубашку и охнула.

— Джейми! — вырвалось у меня. — Ты с ума сошел! В твоем состоянии…

— Наверное, ты права, — покладисто согласился он и свернулся на манер креветки, опустив темные ресницы. — Но ведь может же человек помечтать?

В ту ночь я не пошла спать наверх, так и осталась у него. Мы мало говорили, просто лежали бок о бок на узкой кровати, почти не шевелясь, чтобы не тревожить его раненую руку. В доме царила тишина, все улеглись спать, и не было слышно никаких звуков, кроме потрескивания огня, вздохов ветра и царапанья розового куста Элен об окно, настойчивого, как требование любви.

— А ты знаешь? — тихо сказал Джейми где–то уже в черные предрассветные часы. — Знаешь, каково это, иметь с кем–то дело таким образом? Делать все, что в твоих силах, и так и не понять, в чем твоя ошибка?

— Да, — ответила я, вспомнив о Фрэнке. — Да, знаю.

— Я так и думал, что ты знаешь.

Он помолчал и легонько коснулся моих волос.

— А потом… — прошептал он, — потом обрести снова полноту жизни. Стать свободным во всем — в словах, в поступках — и знать, что все это правильно.