В моей комнате было сыро, створки не вплотную прилегали к раме, и на подоконник натекло воды. Я сел в койку, дотянулся до ноутбука.

Поработать. Начать работу — и постепенно отступит, я делал так всегда, то есть раньше, и это всегда помогало, текст. Текст. Когда бабушка умирала, я писал «Пчелиный хлеб».

Я включил ноутбук, вставил флешку и создал файл. «Чагинск 2018.1». Открыл документ и написал сверху «Чагинск: город труда и надежды».

Локфик, в сущности, прост, но требует соблюдения определенных правил. Прежде всего уважения. Читатель ни в коем случае не должен почувствовать, что автор относится к нему столично, свысока, что он пытается объяснить непонятное или дерзает поучать, уместна лишь подлинная демократичность, подлинная заинтересованность в теме. Также автору следует отказаться от избыточного литературного мастерства, читатели с удовольствием опознают в авторе военного пенсионера, бывшего заместителя главного энергетика; видеть в сочинителе локфикшена автора, искушеннее доцента филфака, читателю не стоит. Старательная курсистская литературность, напротив, не возбраняется, чем квадратнее, фантастичнее и беспомощнее будут метафоры, тем скорее читатель поверит, что текст сочинял искренний провинциальный литератор, а не наемный профессиональный штукарь.

С кухонной философией стоит быть осмотрительнее, приветствуются классические греки, особенно Платон, ограниченно допустим Гегель, в умеренных количествах Лосев или Ильин. Ролан Барт и прочие кьеркегоры невозможны ни в коем случае, упоминание Дерриды или Маркузе непременно рассеет неплотную ткань достоверности. Попытки притянуть местную историю к истории всероссийской посредством цитирования Костомарова, Соловьева или пусть хоть Скрынникова одобряемы, это достойно. Равно как и обращение к мифу. Работа с мифом — хлеб локфикера, его задача — укоренять миф в повсеместности и приближать реальность к мифу. Опытный локфикер знает, что в любом, самом безнадежном Долгореченске неоднократно видели двухголовую белку, что в Липовке плели самые крепкие и ноские лапти, что Кологрив — столица отечественного сасквоча, а Чагинск — столица российской чаги. Испокон веку чага широко применялась в народной медицине, прежде всего как противоопухолевое средство и как эффективное снадобье от сучьего вымени. В наши дни интерес к чаге и ее производным растет с каждым днем, при Академии наук России основана лаборатория, изучающая чудодейственные свойства этого гриба. Китайская Народная Республика ежегодно экспортирует сотни тонн и планирует наращивать поставки с каждым годом. Поэтому районной и областной администрацией определена амбициозная задача — увеличить добычу чаги и наладить глубокую переработку продуктов из этого сырья. Производство бефунгина, фитотерапия и радоновые ванны могут стать триггером развития медицинского туризма региона. Чага, как и прочие грибы, поддается доместикации, ее можно культивировать промышленным способом, березовые рощи еще сохранились, поля затянуты мелким березняком, городская администрация рассматривает эти площади как будущие плантации…

Заскрипела заржавевшими за ночь петлями калитка. Я не мог услышать, это на другой стороне дома, но знал, что заскрипела; вышел на веранду, накинул на плечи вязаный половик и, сильно хромая, спустился по ступеням под дождь. Нога болела, как вчера, может, и сильнее. Во дворе стоял Роман в плаще и сапогах.

— Привет, — сказал я.

Роман меня приветствовать не стал, щека дернулась, отвернулся.

— Привет, Рома.

— Мы скоро уезжаем, — сказал он. — Сегодня в два. Я и Аглая.

— Куда?

— Сначала в Москву, потом не знаю.

— Хорошо. Это правильно. Уезжайте подальше, я сам завтра уезжаю. Обратно. У меня там фирма… все трещит, работать никто не хочет, а скоро выставка «Современное строительство»…

— Фотографию отдай, — неприветливо перебил Роман.

— Какую?

— Старую.

И уточнил:

— С арбузом, ту самую.

— Да, сейчас.

Я сходил за фотографией.

— На, — я протянул снимок Роману.

Он убедился, что та, спрятал в карман, замяв угол. Я надеялся, что все, но Роман успокоиться не мог.

— Это ведь ты, — сказал он. — Ты, Витенька, ты.

Буду молчать, сколько смогу.

— Ты, Витя, здесь не случайно…

Роман плюнул мне под ноги.

— Ты же сначала не хотел ехать — я помню. Но потом тебе, видимо, объяснили, Витя. И сделали предложение, от которого ты не смог отказаться.

Дождь. Хоть заплюйся.

— Ты, Витя, согласился — и быстренько прикатил сюда, — продолжал Роман. — Присмотреть за нами, так?

Я продолжал молчать.

— И когда мы приблизились к разгадке, ты все уничтожил, — сказал Роман. — Теперь я понимаю — тебя послали, чтобы ты все развалил, а я дурак… А я дурак, надо было сразу просчитать, но я думал…

Роман поглядел на меня с надеждой.

— Я думал, ты человек.

— Ты зачем пришел? — зевнул я. — Фотку я тебе отдал, еще чего забыл? Или просто поплакаться?

— Это ты, Витя, забыл, — сказал Роман. — У тебя память как у попугайчика. А между прочим, ты должен.

— Кому?

— Ты сам знаешь кому. Ты должен, но ты… Ты кого испугался, Витя?

Я терпеливо ждал.

— Ты чего боишься? Что фирму твою отожмут? Так не нужна никому твоя грошовая фирма! А больше у тебя и нет ничего! И никого нет, ни бабы, ни детей, ни собаки, ноль! У тебя нечего взять, чего же ты испугался?!

— Я не испугался. И я никому ничего не должен. И пошел ты в задницу вместе со своей психопаткой.

Так я и сказал. Негромко, раздельно, чтобы дошло.

И попал.

Роман поморщился. А я улыбнулся ехидно.

— Я хочу…

— Вали отсюда!

Он больше ничего мне не сказал, развернулся и ушел. Я вернулся в дом, в комнату Романа. Приходил за фотографией, ага, поверил…

Посмотрел в койке под матрасом. Ничего. В наволочке — ничего. За тумбочкой на полу лежал шокер. Значит, у Романа все-таки имелся шокер, я не ошибался.

В моей комнате сыро и холодно, я лег в кровать.

Понажимал на кнопки, между пустотой двух электродов проскочила синяя искра. Красиво. Мир заполнен пустотой, об этом сказано миллион раз и будет сказано еще миллион раз. Ты пытаешься побеспокоить пустоту — она отвечает, ты просыпаешься, а они уже здесь. Жадный дурак Хазин, адмирал Чичагин, культуртрегер и филантроп, котик Жо, сторонник цифровизации и опережающего развития, Макарий Ингирьский, исполненный печали за нас, они здесь, они давно здесь, и я здесь, вместе с ними, здесь, между электродов.

Она позвонила мне за неделю и сказала, что все, похоже, в этот раз не отвертеться, осталась неделя. Я сказал, что приеду, через день буду в Чагинске, но бабушка сказала, что я дурак. Что она не ждет меня, я не должен приезжать, чтобы не вздумал приезжать ни сейчас, ни на похороны, ни в коем случае. Чтобы я больше не возвращался в Чагинск, никогда. Что Чагинск давно не такой, как я его помню, в нем не осталось хорошего, он