Наконец я должен был на несколько дней и совсем прекратить причащать недужных, потому что нигде, даже в Кюстрине, не найти было ни капли вина. Один русский офицер, правда, придя ко мне домой, усильно просил меня посетить его товарища и подать ему Святое Причастие, убедив меня пойти к нему в лазарет. Однако поскольку вина не было, а он просил меня о рискованном шаге подать ему Святое Таинство в виде воды, я был вынужден уйти. Обстоятельства представлялись мне слишком сомнительными.

Здесь я должен заметить, что российские офицеры в большинстве своем немцы, приверженцы протестантской религии, и очень обходительные люди.

Большой недостаток вина был вызван прежде всего тем, что много вина употреблялось на перевязку раненых, где его использовали вместо уксуса[1759].

Из этих раненых в день после битвы 30–40 человек [умерло и] было предано земле. Это производилось на специальных подводах — однако отдельно для русских и пруссаков.

Из-за большого количества этих несчастных ночью стоял невообразимый шум — частично из‐за того, что они не могли вытерпеть, частью из‐за болей у тех, у кого в теле еще сидели пули и у них была горячка от ран; частью же из‐за погоды, потому что ночью было холодно и дождливо. Я даже опасался бунта. Между тем невозможно описать, что за крепкая натура у русских раненых и как тяжело им умереть — наши в этом на них совсем не походят.

Не могу умолчать об одном обстоятельстве, которое меня особенно тронуло. Кроме многих раненых солдат, в мою дверь в эти дни стучались и наши храбрые офицеры — как здоровые, так и больные. Они умоляли дать им кусок хлеба с маслом и глоток полпива[1760]. Но как бы я ни был чувствительно тронут и проникнут жалостью, я не мог ничего им дать и должен быть отказывать и в этой скромной просьбе. Мне и до сих пор это горько. Ибо уже на протяжении двух дней я сам ничего не ел и лишь приберегал для детей кусок грубого солдатского хлеба. Мы также должны были уже восьмой день удовольствоваться для питья лишь водой. Нужда достигла крайней степени. Еще в день, предшествующий баталии, русские отобрали последние запасы хлеба, вытаскивая его даже у пекарей из печей. Гонимый нуждой, я сам уже в 4 утра оказался у пока закрытых дверей пекарей; теснимый голодным народом, я все же изловчился передать им свой грош. Однако не получил взамен ничего, потому что русские грозили разорить все, если они не получат последний хлеб сами.

Точно так же дела обстояли у господина Витцлинга, дом и двор которого был наполнен больными, да и вообще у всех. На подвоз зерна надежды не было, потому что между Даммом и Кюстрином во всей округе не было больше ни одной деревни, и на другой стороне [Одера] все также было разграблено. Паче того, все мельницы были сожжены, а на нашей водяной мельнице русские постоянно занимались помолом. Так же дела обстояли и с питьем. Как же мы все были несчастны, а особенно моя роженица с грудным младенцем! Ночи приносили мало отдохновения, то и дело мы просыпались разбуженные и напуганные.

Оба дня баталии были особенно жаркими и страшными. Не только боязнь потерять [имущество], но и намерения неприятеля сжечь Нойдамм терзали наши души вплоть до крайней степени скорби. Постоянно покушались напасть на обозы. Но поджигателям все же не удавалось достичь желаемого. Ибо в ближайшей деревне, которую они также сожгли, мост через Мютцель был разрушен, а гусары из нашего охранения постоянно скакали вокруг города и захватывали шатавшихся вокруг [русских] в плен или рассеивали их. Даже наши горожане собрались по сигналу колокола, им раздали ружья и под начальством двух представителей магистрата они выдвинулись в правильном построении перед городом и брали в плен бродивших или сбежавших с поля битвы.

Они, собственно, и составляли число попавших в плен. Ибо во время самой баталии пардона не давали, несмотря на то что русские по своему обыкновению падали на колени, поднимали руки и складывали пальцы крестом, прося о пощаде — так что лишь немногие из них были взяты в плен.

К полудню 26 [августа] мы совершенно победили неприятелей и выгнали их из Цорндорфа. Эта деревня — единственная на прямой дороге из Дамма в Кюстрин, она находится ровно на половине пути. Как только отступающие враги достигли этой деревни, она также была подожжена; однако на их собственное несчастье. Тут они были совершенно поражены, рассеяны и разбиты. Итак, тут окончилась баталия, происходившая около Дамма; поэтому она по праву именуется победой при Цорндорфе. [Текст выделен в оригинале.]

Что касается происшествий в течение самой этой убийственной, жесточайшей и величайшей баталии, я переадресую тебя, дорогой брат, к публичным реляциям. Я не в состоянии изобразить это великое событие с удовлетворительной законченностью и живостью, а также передать все обстоятельства. Но поскольку оно происходило на наших полях и нивах, поскольку это кровавое происшествие было столь необыкновенным и важным, легко можно догадаться, какие нас обуревали страхи, ужасы и опасения. Всякий офицер и солдат должен был сознаться, что такой баталии он еще не видывал, и тем более не участвовал. Слава Господу, милостиво пощадившему наше селение от столь неминуемой опасности сожжения, грабежа и меча.

Мы же попали в стеснительные обстоятельства, основанием для которых более всего был несчастный Кюстрин. Наступает дороговизна и голод. Мы боимся приближающейся зимы. С одной стороны, все запасы зерна и продуктов пропали, так как магазин в Кюстрине также стал жертвой пламени. С другой стороны, и в нашем Дамме все из наших хлевов, садов и с нашей земли было отнято. Ничего не удалось спасти — а в это время ничто и не было посеяно. Земледельцы, из тех, кто уцелел или выздоровел, просят Христа ради немного хлеба. Так можно изобразить несчастья наши и наших соседей. В Уккермарке, Миттельмарке, Померании и Польше дела обстоят немногим лучше. Даже леса и перелески опустошены, так что дрова в высокой цене. У нас свирепствует кровавый понос, который по всей местности ежедневно уносит жизни многих людей. Еще и увеличивая степень наших несчастий, оставленный неприятелем скот ежедневно выкашивается из‐за падежа. Одним словом: война, голод, дороговизна, смерть людей и скотины — кары Божьи, обрушившиеся на нас и препровождающие нас в тяжелую зиму.

Как прискорбна наша жизнь в настоящее время; ибо по вышеназванным причинам церковные службы, школа и полиция до сих пор испытывают затруднения или и совсем отменены. Но я умеряю свои жалобы; пусть мои читатели порицают меня. Благодарю Господа за все его удары и кары, за то, что Он все же до сих пор пощадил и питает нас; Он позаботится о нас и в будущем. Лишь бы помиловал Господь все наше отечество, а в особенности разоренную Новую марку.

V. О поле баталии при Цорндорфе

Теперь же, любезный брат, я должен изобразить тебе, как выглядят печальные нивы, на которых потоками лилась драгоценная человеческая кровь. Едва ли я, однако, способен на это — сообщу лишь немногое. Собственно место сражения составляет лишь милю в длину и в ширину. От Дамма до Цорндорфа и от Цихера до Квартшена. Это печальное поле, мрачная арена человеческих страданий и Божеского воздаяния. На это тесное пространство несомненно приходится 18 000 погребенных русских, и на 18 человек [русских] самое большее один пруссак. Это истинная правда, ибо русские лежали на земле шеренгами, так, как стояли. Все мертвецы лежали раздетыми, и пруссаки отличались от русских косами, тогда как у последних были бритые головы. Люди и неимоверное количество лошадей лежали вперемешку.