– Мерлин больше пластрон, – сказал Кукушка. Потом взмахнул пистолетом, чтоб подчеркнуть свои слова. – Удар апостол.

– Удар апостол, – повторил Мерлин, когда они пошли вверх по трапу. – Никакого обмана.

Еще до того, как «Тиран» добился определенных успехов в расшифровке местного языка, Мерлин сумел договориться с Кукушкой. Лекарство оказалось очень простым, легко синтезируемым препаратом – бета-лактамным антибиотиком узкого спектра действия, если верить кораблю. Как раз то, что местные могли использовать для лечения грамположительной бактериальной инфекции – например, бактериального менингита, – если у них не было ничего получше.

«Тиран» мог производить антибиотики сотнями литров или синтезировать что-нибудь куда более эффективное в таких же количествах. Но Мерлин не видел смысла с самого начала раскрывать свою самую ценную карту. Вместо этого он предпочел дать Кукушке ровно столько лекарства – и во флаконах такого же вида, – сколько тот вез, когда его самолет повредили. Первые две партии Мерлин отдал в подарок, чтобы компенсировать вред, который причинил, пытаясь спасти Кукушку; тот должен был поверить, что это максимум возможного и «Тиран» не способен и дальше производить настолько же действенные лекарства в таком же количестве. Лишь на третий день, вручив ему третью партию, Мерлин упомянул о материалах, которые требовались для починки корабля.

Он, конечно же, ничего не сказал, – как минимум, не сказал ничего такого, что могли бы понять местные жители. Но вокруг во множестве валялись образцы материалов, в которых Мерлин нуждался – преимущественно металлы и органические соединения, а также вода для пополнения топливных баков «Тирана», работавшего на термоядерной энергии. Поэтому Мерлин добился значительного прогресса при помощи одних лишь жестов и мимики. Он продолжал постоянно разговаривать на Всеобщем и прилагал все усилия, чтобы убедить местных отвечать ему на своем языке. Даже когда он находился внутри огороженной территории, «Тиран» следил за всеми разговорами благодаря микроскопическим подслушивающим устройствам, которые Мерлин носил на себе. При этом корабль непрерывно испытывал и отвергал модели языка, применяя и свои знания общих принципов человеческой грамматики, и свою сжатую базу древних языков, зафиксированных Когортой, многие из которых происходили непосредственно от Всеобщего. Возможно, Лекиф пробыл в изоляции десятки тысяч лет, но компьютеры расшифровывали языки и постарше этого. Мерлин не сомневался, что «Тиран» в конце концов справится с задачей, если обеспечить ему достаточно материала для работы.

Было все еще неясно, кем местные жители считают Мерлина – пленником или почетным гостем. Он не предпринимал попыток уйти, а они не мешали ему возвращаться на корабль, когда приходило время забирать очередные флаконы с антибиотиками. Возможно, они полагали, что задерживать его бессмысленно, учитывая предполагаемое могущество его технологий. Или считали – справедливо, если на то пошло, – что «Тиран» никуда не улетит, пока его не починят и не заправят топливом. Как бы то ни было, прибытие Мерлина вызвало у них скорее живой интерес, чем благоговение, ибо они догадывались, что́ пришелец может для них сделать.

Мерлину нравился Кукушка, хотя он почти ничего не знал об этом человеке. Тот явно занимал высокую должность в своей организации, какой бы она ни являлась, военной или политической, но, кроме того, был достаточно храбр, чтобы в военное время отправиться в опасный полет за медикаментами. И дочь его любила, а это что-нибудь да значило. Мерлин был не в курсе, кем ей приходится Кукушка, отцом или опекуном, хотя тот казался достаточно старым, чтобы их разделяло одно поколение.

В те первые дни Мерлин узнавал все скорее благодаря Минле, чем взрослым. Взрослые, похоже, были готовы, как минимум, сделать попытку ответить на его вопросы, если могли их понять. Но обычно эти объяснения не давали ничего. Ему показывали карты, печатные труды, исторические и технические, но все это не проливало света на множество загадок этой планеты. А на расшифровку текста у «Тирана» ушло бы даже больше времени, чем на расшифровку устной речи.

А вот у Минлы были книжки с картинками. Дочь Кукушки явно симпатизировала Мерлину, хоть между ними и не было ничего общего. Мерлин при каждой встрече дарил ей новый свежесвитый цветок какой-нибудь редкой разновидности, найденной в биобиблиотеке. Еще он взял за правило рассказывать девочке что-нибудь о месте, где произрастал цветок, хоть она мало что понимала. Казалось, ей достаточно ритма рассказа, пусть тот и ведется на чужом языке.

В мире Минлы было не так много цвета, и подарки Мерлина, видимо, очаровывали ее своей яркостью. Раз в день им разрешали встречаться на несколько минут в унылой бесцветной комнате внутри главного здания. Поблизости всегда находился кто-нибудь из взрослых, но, в общем, Мерлину и девочке позволяли свободно взаимодействовать. Минла показывала Мерлину свои рисунки или маленькие сочинения, записанные корявым почерком: «Тиран» отнес этот рукописный шрифт к группе Лекиф-А. Мерлин изучал работы Минлы и возносил хвалу, когда они того заслуживали.

Интересно, почему им разрешили эти встречи. Минла явно была умной девочкой, – даже не будь у него свидетельств в виде множества сочинений и рисунков, он мог бы определить это по развитой для ее лет речи. Возможно, кто-то решил, что встреча с человеком из космоса, которую не перенесешь на будущее, важна для ее образования. Возможно, сама Минла выклянчила у отца разрешение проводить больше времени с Мерлином. Мерлин мог это понять. В детстве он тоже питал безобидную привязанность к взрослым, зачастую к тем, кто приносил подарки, и в особенности к взрослым, которых интересовало то, что он им показывал.

Не могло ли за этим стоять нечто большее? Вдруг взрослые решили, что ребенок – лучший канал коммуникации, и Минла была теперь их представителем? Или они надеялись, что Минлу можно использовать для эмоционального шантажа, желая получить незаметный рычаг давления на Мерлина, когда он решит, что пора улетать?

Он не знал. Но был уверен в том, что книги Минлы порождали не меньше вопросов, чем давали ответов, и что даже при простом перелистывании страниц в его собственном разуме распахивались окошки в детство, которые он считал давно и надежно закрытыми. Эти книги до странности походили на те, которые Мерлин помнил по Дворцу Вечных Сумерек, на те, из-за которых он враждовал с братом. Похожий переплет, такие же разбросанные по тексту черно-белые рисунки или пестрые акварельные иллюстрации на глянцевых листах, собранные в конце. Мерлину нравилось подносить книгу к окну и разглядывать ее на свет, чтобы странички с иллюстрациями блестели, будто цветное стекло. Это показал ему отец, на Изобилии, когда сам Мерлин был ровесником Минлы, и ее восторг перекликался с его собственным через немыслимую бездну времени, расстояния и обстоятельств, разделявших их детские годы.

Одновременно Мерлин уделял самое пристальное внимание тому, что говорилось в книжках. Многие истории повествовали о маленьких девочках, вовлеченных в фантастические приключения с участием летающих животных и других волшебных существ. Другие были солидными, излишне серьезными образовательными текстами. Изучая их, Мерлин начал узнавать об истории Лекифа – по крайней мере, в изложении для детей.