Стражник бегом бросился из комнаты. Капра снова повернулась ко мне и напористо спросила:

– Где именно это произошло? Как назывался город, где продали Аларию? Что значит «бросила Реппин в камне»?

Я поняла, что выболтала сведения, которые можно было бы использовать для обмена. Во рту у меня лежал очередной кусок чего-то. Я жевала очень долго. Проглотив наконец еду, я мягко сказала:

– Не помню, как назывался город. Кажется, мне этого вообще не говорили. Двалия должна знать. Или Виндлайер. – Я снова положила еды себе в рот. Это оказалась та штука с рыбным привкусом, и меня чуть не вырвало, но приходилось жевать, потому что это был единственный способ выиграть время на раздумья.

Капра ласково проговорила:

– Сейчас сюда придет девушка, чья работа – записывать. Посиди с ней и расскажи все, что сможешь припомнить, с самого первого дня, когда ты увидела Двалию и ее спутников, и до прибытия сюда.

Я запила пережеванную еду и с невинным видом спросила:

– А потом вы отпустите меня домой?

Она напряглась:

– Возможно. Все зависит от того, что ты нам расскажешь. Возможно, ты очень важна для нас, хоть сама того и не знаешь.

– Но я правда очень хочу домой.

– Я знаю. Послушай… Этот кексик – мой самый любимый. Попробуй. Он сладкий и пряный.

Кекс лежал на блюде посреди стола. Капра не стала отрезать кусочек, а пододвинула мне все блюдо. Десерт был размером с мою голову и явно не предназначался для того, чтобы его ели в одиночку.

– Попробуй кусочек.

Выбрав наугад один из приборов, я отковыряла себе кусок кекса и положила в рот. Вкус был отличным, но я уже начала понимать: все, что находится на столе, имеет свою цену. Тем не менее я взяла еще немного. Капра явно с трудом сдерживалась, чтобы не задавать еще вопросы. Какие козыри у меня остались? Возможно, она не знает, что и остальные небелы пропали без вести в Бакке: одни убиты, другие разбежались. Известно ли ей о змеиной слюне? Что она скажет, услышав про шашни Двалии с капитаном? Знает ли Капра про магию Виндлайера, или это тоже секрет? И если я предложу ей все это в обмен на свободу, сдержит ли она слово?

– А вы обещаете вернуть меня домой, если я расскажу писарю все-все?

Я постаралась говорить наивным детским тоном и не выдать своей тревоги.

– Вот расскажешь ей все, тогда и решим. Думаю, это может занять не один день, и потом, когда вы закончите, мы еще расспросим тебя. А теперь вы пока поболтайте, а я пойду подберу тебе подходящий домик и слугу. Какой у тебя любимый цвет? Я хочу, чтобы новый дом тебе непременно понравился.

Я не стала скрывать разочарования:

– Какая разница? Я просто хочу домой!

– Ладно. Тогда пусть будет голубой. Рада, что тебе пришелся по вкусу обед.

Он не пришелся мне по вкусу, и я еще не доела. Но я отложила приборы, поборов искушение набить рот кексом. Вошли слуги, принесли стол, два стула, чернильницу, подставку с перьями и стопку бумаги. Быстро расставив все по местам, они так же ловко убрали мои тарелки. Капра встала, и я последовала ее примеру. Слуги мгновенно унесли обеденный стол и наши стулья.

– А вот и наш писарь. Пелия, кажется?

Девушка – нет, кажется, все-таки юноша, он только что на колени перед ней не упал.

– Нопет, с твоего дозволения, о Высочайшая.

Голос у него был хриплый и булькающий, как кваканье лягушки.

– Ах да, Нопет. Это дитя хочет поведать тебе длинную историю. Постарайся записать все слово в слово. Не задавай пока вопросов и ничего не упусти. Повтори, что я велела.

Писарь повторил. Глаза у него так и лезли из орбит. Неужели от ужаса? Нет. Чем больше я смотрела на него, тем больше он напоминал мне Одиссу. Она тоже выглядела такой вот недоделанной, словно кто-то начал лепить человека, но что-то напутал. Глаза были такие выпуклые, что, наверное, он и закрыть-то их до конца не мог. Зубы казались слишком мелкими, словно детские. Нопет устроился за письменным столом и жестом предложил мне сесть. Когда он потянулся за пером, я отвела глаза, чтобы не пялиться на его костлявые коротенькие пальцы. Писарь взял лист хорошей бумаги из стопки у правого локтя, положил его перед собой, оглядел перо, очинил немного, обмакнул в чернила и занес над листом.

– Пожалуйста, начинай, – проквакал он.

Этого-то мне как раз и не хотелось. Капра наблюдала за мной. Я подошла и села на стул напротив писаря.

– Что мне делать?

Он уставился на меня своими глазами навыкате:

– Говори. Я буду записывать. Пожалуйста, начинай.

Не буду рассказывать ему про день накануне, когда мы ездили на ярмарку и я впервые увидела Виндлайера. Ничего не скажу о собаке и нищем и о том, как отец ушел в камень. Ни слова о том, как папа бросил меня, чтобы позаботиться о чужом человеке.

Но Любимый был ему не чужой… Я выбросила эти мысли из головы.

– Я была в комнате для занятий в Ивовом Лесу. Шел урок.

Писарь озадаченно посмотрел на меня, покосился на Капру и застрочил. Крохотные пальцы ловко управлялись с пером. Но его заминка не укрылась от Капры. Она подошла и нависла над нами:

– Би, ты должна рассказывать подробно. Где это – Ивовый Лес? Что у вас был за урок, что за учитель? Кто еще был с тобой? Погожий ли был день? Каждую мелочь. Все-все.

Я медленно кивнула:

– Постараюсь.

– Старайся как следует, – строго сказала Капра. – Сейчас я вас оставлю: мне нужно поговорить с Двалией и Виндлайером. И если я узнаю, что ты солгала мне, последствия будут самые серьезные. Работай с писцом, пока я не вернусь.

И я стала рассказывать. Очень осторожно. Иногда честно. То, что, как мне казалось, должно заставить их устыдиться, я описывала во всех подробностях. Как бережно Ревел зажимал свою рану и как кровь сочилась у него между пальцами. Рассказала про порванные платья служанок: теперь-то мне было известно, что это означало. Иногда я лгала: сказала, что Персивиранс умер. Едва я произнесла это, мне захотелось откусить себе язык, чтобы мои слова, чего доброго, не оказались правдой. Писарь не задавал вопросов, так что я вела рассказ путано, то и дело возвращаясь к более ранним событиям. Иногда плакала – например, когда дошла до того, как Пер перешагивал через тела в конюшне. Сказала, что спрятала детей в кладовой, умолчав о тайном лабиринте. Я растянула свою историю так сильно, что солнечный свет, падавший сквозь высокие окна, из белого сделался желтым, а я все еще описывала, как напали на наш дом. Мне было ясно, что этот рассказ – единственное, что им нужно от меня. Надо придумать способ обернуть его в свою пользу.

Когда я охрипла от слов и слез, писарь подозвал стражника, который остался следить за нами, и попросил, чтобы мне принесли воды. И влажное полотенце, чтобы я могла промокнуть лицо и высморкаться. «Какой добрый», – подумалось мне.