Глориан впервые за много дней было спокойно.

«Они и тебя станут обнимать, – обратилась она к своему животу. – Ты никогда не останешься одна, как бы мрачен ни был мир».

Тело ее утомилось, но мысли не унимались. Она не смела потянуться к своей зеркальной сестре – дамы заметили бы, как остыла ее кожа. В конце концов Глориан осторожно, не разбудив дам, встала и вышла туда, где нес стражу рыцарь Брамель. Он заморгал, увидев королеву.

– Рыцарь Брамель, – позвала она, – ты проводишь меня на дозорный пост?

Он с факелом в руках зашагал по тоннелю между сближавшимися все сильней стенами. Помогая одолевать неровные подъемы, рыцарь вывел ее в пещеру, открывавшуюся на склоны Узла.

Выбравшись через трещину в камне, они нашли герцогиню Глэдвин в закоулке на откосе открытого всем стихиям холма. Она в одиночестве сидела над огоньком жаровни. Казалось, в целом мире не осталось другого света.

– Кто здесь? – резко окликнула герцогиня.

– Это я, дама Глэдвин. – Глориан вышла на свет. – Если простите, что нарушаю ваше уединение…

– Королева Глориан, – успокоилась, узнав ее, герцогиня. – Вам лучше было оставаться внизу.

– Я должна это видеть.

Встав у жаровни, она повернулась к Арондину. Колокола замолчали – звонари бежали последними, – и все факелы погасили, чтобы не привлекать змеев. Ночь была непроглядной, как повязка на глазах.

Все они ждали. Ветер трепал волосы. Глориан, вздрогнув, закуталась в мантию.

Она заранее учуяла появление змеев; все чувства в ней встрепенулись, как от укола. Когда послышался шум крыльев, Глэдвин шагнула к жаровне, засыпала горячие угли золой, и они погрузились в полную темноту. Глориан закрыла глаза, прислушиваясь к размеренному шуршанию: ш-ш, ш-ш, ш-ш… Должно быть, этот звук уловили перед кончиной ее родители.

Увидеть города Фиридел не мог. Глориан и открыв глаза осталась слепой, только громко шумела собственная кровь.

Вспышка вспорола ночь.

Глориан осталась сидеть молча, будто вросла в камень. У нее на глазах Арондин потонул в красном зареве, достававшем до самого небесного чертога. В его свете стали видны крылья. Каждый вопль когтил ей позвоночник. Глядя, как кренятся здания, как вспыхивают соломенные кровли, она молилась, чтобы внизу не услышали, чтобы каменная толща замкнула слух ее народу.

Она смотрела до рассвета, вскрывшегося раной и залившего кровью все небо.

Рассеявшийся дым открыл Фиридела, воссевшего на святилище над городом. Змей смотрел в сторону Узла, и Глориан могла бы поклясться, что их взгляды встретились. Распахнулась огненная глотка – словно ворота в само Чрево.

– Вот и ты, змей, – тихо проговорила Глориан.

73

Когда-то север Востока соединял с востоком Севера скалистый хребет. Находились храбрецы, одолевавшие его пешком. «Поэма морей» рассказывала, как поглотившая перешеек Бездна разделила два материка.

Эта часть Бездны звалась Разломным проливом, и Думаи узнала его без тени сомнения. Из мелких в северной части вод обломками зубов проступали льдины.

Высоко над ними парили драконы – невиданные, огромные стражи небес с просторной синевой взглядов. Иные опускали глаза на пролетавшую Фуртию, другие оставались к ней слепы, ожидая чего-то в отчужденном молчании. Другой жизни здесь не водилось. И войны здесь будто не бывало.

Но Думаи уже довелось дышать дымом королевства Сепул. Она слышала змеиные кличи, когда Фуртия пролетала империю Двенадцати Озер. Каждая ночь открывала ей сотни пожаров. Теперь Думаи поняла, отчего затмилось солнце, отчего потускнело его сияние.

Ей хотелось бы держаться побережья, хотя внутреннее чувство и без того уверенно вело ее через не знавшие дорог и не нанесенные на карту земли. Тень из сновидений в который раз оказалась права: связь между ними притягивала Думаи даже наяву. Казалось, и Фуртия ее ощущала, если Думаи касалась ее чешуи голой ладонью.

«Нельзя лететь над темным морем, – сказала ей Фуртия. – В его глубинах дремлет хаос».

«Только над узким проливом. Нам не придется пересекать глубокие воды, только затонувшую сушу. – Думаи не отнимала руки от ее бока. – Я не могу не ответить на зов, великая».

Камень она спрятала на груди и даже сквозь стенки шкатулки и слои ткани чувствовала его холод.

«То, что ему подобно, всегда будет взывать к нему, но взывать может и отличное. – Фуртия чуть склонилась набок, поворачивая в полете. – И тот голос будет громче всех других – голос неведомого».

Думаи ничего не поняла из ее слов, но успела убедиться, что переспрашивать бесполезно. У богов свои тайны, непостижимые даже для потомков Нойзикен.

Никея спала, навалившись ей на спину и обхватив за пояс. За весь этот дальний путь они почти не разговаривали – в стремительном полете рев ветра заглушал голоса, а в редкие ночи, когда Фуртия спускалась поплавать и отдохнуть, они, охрипшие под ударами ветра, тут же валились с ног и засыпали.

Полет больше не доставлял неудобств. Думаи срослась с седлом, будто сделанным по ее мерке. Даже высматривая в небе змеев, она упивалась опаляющим холодом, порывами ветра, простором. Здесь она была дома – здесь, а не при дворе.

Боль за Канифу не унималась. Ей случалось оглядываться через плечо, искать его взглядом.

За Разломным проливом волны бились об отвесный обрыв. За ним начинались сплошные снега. Если Думаи не ошиблась, это был уже не Восток. Снег тонкой пленкой пролитого молока покрывал выветренные скалы и землю. Сквозь него костлявыми пальцами пробивались деревья, кое-где виднелись пучки бурой травы и осоки.

Может быть, второй камень сдержит змеев и неведомые силы до прихода кометы. А если и нет, она хотя бы узнает, откуда приходят ее сны, – быть может, и этого довольно.

– Я тебя чувствую, – донесся, затушив искру сомнений, тот же голос. – Ты совсем близко.

– Да. – Думаи улыбнулась, до боли растягивая щеки. – Мне не терпится тебя обнять. Я так долго ждала, сестра моя.

В этих землях солнце не заходило – особенность северного лета. Лучи его словно заржавели. На третий день в этом скупом свете землю расколола река, темная, как струйка чернил. Фуртия снизилась и позволила всадницам сойти, после чего скользнула в воду освежить чешую и блаженно зажмурилась. Думаи, раздевшись до исподнего, умывалась на мели у берега.

– Ты умом тронулась. – Никея, нагнувшись, наполняла флягу. – Опять хочешь окоченеть?

– Я привыкла к холодным ключам Ипьеды. Холод острит все чувства.

– И, как видно, тупит рассудок. – Никея разглядывала ее. – Меня не допускали к тебе, пока ты болела. Не дали сказать, как мне жаль Канифу. Я пыталась его найти.

– Ты бы его не спасла.

– Он был добрый человек, хоть и не любил меня. Признаюсь, я завидовала вашей дружбе.

– Друзей у тебя как будто хватает. Я видела, как ты веселилась с ними при дворе.

– То родственники. – Никея заткнула флягу. – Родственники при дворе – не всегда друзья.

На холоде, с разрумянившимися щеками и согретыми солнцем глазами, она стала еще красивее.

«Все равно она серебряная. – Думаи окунулась головой в надежде,