– Просто не верю, что ты хотел улизнуть без меня, Вулферт Гленн, – укорил его Трит. – Ты что, не знал, что доля должна держаться вместе?

– Хоть бы и забыл, ты бы мне напомнил.

Они бок о бок выехали из города и, оглянувшись, увидели на горизонте маленький инисский корабль, пробивавшийся к дымному берегу через Пепельное море.

71

Первое, что она увидела в Хроте: сожженный город и растянутый над его крышами безголовый змей с осыпающейся броней. Чешуи горячими лепешками падали на улицы. На холме стоял пиршественный зал Храустров с костяным троном Молота Севера.

Канта, само собой, говорила и на хротском. Ее серебряные уста кому угодно могли развязать язык – настоящий дар выведывать секреты. На второй день в Элдинге она вызнала, что Вулферт Гленн еще с одним дружинником уехали в северную глушь. Еще часть золота Канты ушло на плащи из медвежьих шкур, на пару крепки хротских лошадок и сапоги, снабженные вгрызающимися в лед зубьями.

Они без промедления пустились в погоню и поскакали так быстро, как Тунуве на конской спине скакать еще не доводилось.

День сменялся днем под неотлучным солнцем. Тунува всегда считала вечные снега сказкой, – и в самом деле, здесь и там пробивалась зеленая трава, но и на вершине лета Хрот оставался холодным и жестоким.

А Сию хотела здесь поселиться! Тунува гадала, была бы она счастлива?

«Не думай о ней! – Она пришпорила лошадь. – Думай только о нем. Найдешь его, тогда и ее вернешь».

Канта держалась впереди, с неизменной уверенностью выбирая дорогу. Через некоторое время они достигли болотистой равнины, известной под именем Могильников, и здесь впервые увидели кружащих птиц.

Лежащий в снегу человек умер дня три или четыре назад. Дальше они нашли еще двоих – обоих с топорами в руках.

– С Могильников все и пошло, – сказала Канта (ее голову венчали снежные пряди). – От селения на дальнем севере, Офандаута. Надо ехать дальше. Здесь только гибель.

Она была права. С этого места им без конца попадались мертвецы – сотни или тысячи, все убитые чумой. Тунува с первой же ночи потеряла им счет. На дороге стояли брошенные телеги с трупами.

Когда опустели мехи для воды, они остановились у замерзшего озера. Тунува, встав коленями в снег, пробила лед кулаком, и навстречу ей проступила затянутая паром черная вода. Она только погрузила в нее горловину меха, когда увидела еще один труп.

Человек полз по мелководью головой к берегу. Ниже пояса от него остались кости и гнилое мясо, не соблазнившее бы даже воронов, но от пояса вверх озеро оковало тело, сохранив искаженное криком лицо и красные руки.

К тому времени как от края небосклона поднялся высокий хребет, в голове у Тунувы остался лишь бесконечный стук подков. Они скакали на северо-восток, пока горы не расступились.

– Ватулдский проход. Здесь заканчивается Хрот и начинается ледяная пустыня. – Канта взглянула на Тунуву. – Отсюда еще можно повернуть назад, друг мой.

Тунува сжала поводья. Она, воительница, родилась в огне, а впереди лежал один только снег.

– Нам на восток, – сказала она.

72

Солнце на восточном небокрае снова потемнело. Глориан, кутаясь в мантию, смотрела на него из окна своей опочивальни. Должно быть, опять задымилась гора Ужаса.

От этого зрелища у нее все внутри переворачивалось. Едва она скрючилась над ночным горшком, вбежала Хелисента, подобрала ей волосы. Когда Глориан сплюнула остатки, Хелисента сцепила ладони у нее на поясе – на животе, скрывавшем в себе зеленый росток.

Второй раз не дождавшись кровотечения, Глориан перестала сомневаться. Бабушка посоветовала ей не делиться открытием с регентским советом до третьего месяца. Им не узнать, на каком она сроке.

С виду тело не менялось. Новое пробивалось внутри. Силы таяли, ныли корни зубов. В голове то и дело вставала картина мира, который она оставит в наследство: мертвого, опаленного, серого.

И по себе она горевала. Отец так хотел подарить ей детство, а она вот в семнадцать носит в животе новую Беретнет.

«Папа, ты старался».

Хелисента отвела ее в единственную на весь замок баню, где ждали Джулиан с Аделой.

– Он к тебе добр, Глориан? – спросила последняя, ополаскивая ей волосы. – Принц Гума? Он такой старый и суровый.

– Цыц, Адела. – Хелисента складывала белье. – Глориан выбирать не приходится. Что есть, то есть.

– Почему тебя это не волнует, Хелли? – возмутилась Адела. – И тебе, Джулс, будто дела нет.

– Аделиза… – Глориан поймала ее за руку и мягко сказала: – Мы с тобой молочные сестры. Мы должны всегда друг другу доверять, и ты уж поверь мне, все хорошо. Я все устроила как надо.

Адела настороженно насупилась, в ее ласковых карих глазах стояли слезы. Глориан пожала ей руку.

Вернувшись в светлицу, она поклевала ужин, приказала себе не потерять съеденное и стала ждать, пока просохнут волосы. Они теперь тяготили ей голову. В дверь постучали, и Хелисента впустила Мариан.

– Глориан, прости, – со вздохом заговорила бабушка, – я словно обречена нести дурные вести.

Глориан встала.

– Я еще не выяснила, каким образом, но Робарт Эллер бежал из замка Глоуэн. Лесник нашел его тело в Дебрях висящим на ветке тиса, обескровленным. Насколько он мог судить, герцог сам перерезал себе горло.

– Спаси нас, Святой! – пробормотала Джулиан. – Что за безумие им овладело?

Глориан задавила в себе нелепую жалость. Он притворялся добрым, а сам все что-то замышлял.

– Принцу Гуме скажем, что его взяла чума, – решила она. – Пусть Эллеры решают, как поступить с телом. Думаю, он и не мечтал войти в небесный чертог, так что нам нечего молиться за его душу на этом пути. Не знаю уж, куда попадают после смерти язычники.

Инис притих. Королевство затаило дыхание и не сводило глаз с неба. Зной с каждым днем все крепче сжимал свой липкий кулак. В городе загорались храмы, на рыночной площади вспыхнули беспорядки, и в очереди за хлебом тоже. Одного пекаря обвинили в том, что он подмешивает в хлеб костяную муку.

Глориан не спалось, вот она и ходила от стены к стене. Ее тошнило, пекло в груди. Просыпаясь, она не могла вспомнить сновидений, только чудилось, что все в них было затянуто льдом. Робарт Эллер не давал ей покоя. Родные решили сжечь тело, будто он и вправду скончался от чумы.

«Твой предок не был героем. – Слова герцога точили ей душу. – Тебе нет нужды вынашивать плод бесконечной лозы. Это ложь, измысленная, чтобы увековечить его власть, и не более того».

Глориан все не могла выбросить из головы его слов.

Ее опять стошнило, пряди волос облепили заплаканные щеки и губы. Регентский совет, узнав о беременности, первым делом запрет ее от мира. Когда удалось распрямиться, она достала подаренное матерью зеркало и ужаснулась так, что опять взбунтовался опустевший желудок. Ее лицо – вот правда. Ее лицо было ей короной.

Ужин остыл.