Мы не будем обсуждать здесь стиль вашего текста. Я вижу, как вы подходите к делу. Я смотрю вверх, на шпиль колокольни, и чувствую себя сейчас буквально в вашей шкуре, точнее сказать, идущим по вашим следам. Когда-то вы тоже здесь стояли. В точности как и я, вы смотрели вверх на расстрелянную и после войны достроенную колокольню. Вы дали волю своей фантазии. Потом вы решили эту колокольню использовать.

Как знать, не станет ли в отдаленном или близком будущем церковь в Х. местом остановки в «литературной прогулке». По следам писателя М. Участники этой литературной прогулки будут одеты в серые и зеленые куртки. Прогулочные куртки. Они не так молоды. Они по большей части утратили свое значение для общества. На литературные прогулки записываются только те, у кого слишком много свободного времени.

Экскурсовод укажет на колокольню.

– Это расстрелянный шпиль колокольни из «Года освобождения», – скажет он. – Да, я вижу, что вы качаете головой, вы совершенно правы, в книге эта колокольня стоит на востоке Нидерландов, в той части, которую освободили уже в сорок четвертом году, но на проникновенную сцену из «Года освобождения» писателя вдохновила именно она. Он просто перенес ее. Это художественная вольность автора. Он берет церковь – колокольню, шпиль – и куда-то ее передвигает, на то место в своей книге, где может использовать ее лучше всего.

Не проходит и четверти часа, как я останавливаю машину перед террасой. Между тем небо прояснилось. Сердце у меня колотится. Я выхожу и во второй раз за день обвожу взглядом стоящие на террасе столики, но нигде не вижу вашей жены и дочки. Большинство велосипедов по-прежнему припарковано возле палатки с картошкой фри. Целые семьи сидят с кульками на скамейках перед палаткой. На одной из этих скамеек ваша жена как раз протягивает дочери салфетку, чтобы стереть с губ майонез.

– Вот опять и сухо, – говорю я, подходя к ним ленивой походкой, руки в карманах.

– Моя дочь и правда устала, – говорит ваша жена. – Если это вас не слишком затруднит, мы бы с удовольствием воспользовались вашим предложением.

11

В кинофильме, поставленном по «Расплате», есть сцена, когда мы с Лаурой, держась за руки, идем по пляжу. Мы разулись. На Лауре юбка, я до колен подвернул штанины джинсов.

– И как теперь? – спрашивает Лаура.

– Как понять «и как теперь»? – спрашиваю я.

Набегающая волна докатывается до наших босых ног. Пляж пуст, но по всему видно, что дело происходит летом. Почему вы тогда согласились перенести действие из зимы в лето? Ведь так не хватает чего-то существенного: погодных условий. Учитель истории Ландзаат был вынужден провести ночь в Терхофстеде исключительно из-за сильного снегопада. Там не было гостиницы, ему пришлось спать у нас на чердаке. Мы лежали внизу, на матрасе у печки. Мы всю ночь не сомкнули глаз. Мы лежали, прижавшись друг к другу, единственный раз остались одетыми. Мы должны быть готовы ко всему, наставляли мы самих себя.

В этом пункте фильм отступает от вашей книги. То, что действие происходит летом, делает нас, как ни крути, более виновными. Да, это все тот же назойливый учитель, но он свободен ехать дальше, к друзьям в Париж. Вина господина Ландзаата в фильме тоже больше, чем в реальности. Зритель в зале достаточно осведомлен. О том, что случилось на самом деле, писали во всех газетах, говорили по телевизору и радио. Учитель истории исчез бесследно. «Почему он не уходит? – спрашивает себя зритель. – Почему бы ему не оставить этих парня и девушку в покое?»

Время от времени мы слышали, как у нас над головой скрипит кровать. Тогда мы замирали. Без сомнения, историк тоже мало спал той ночью. Один раз он встал, мы слышали его шаги по дощатому полу, потом он спустился по лестнице. Лаура еще крепче прижалась ко мне. Мы услышали деревянную дверцу туалета и почти сразу – журчание струи. Оно раздавалось совсем рядом. «Как будто он лил через нас», – скажет потом Лаура. Как бы то ни было, а такого лучше не слышать.

Наутро мы проснулись от звуков, доносившихся из кухоньки. Мы продолжали лежать, натянув одеяло так, что неукрытыми оставались только наши головы, пока господин Ландзаат не просунул в дверь свою.

– Кофе готов, – сказал он. – Хотите яичницы?

За завтраком мы почти не разговаривали. Печку еще надо было растопить, так что мы с Лаурой завернулись в одеяла. Я видел, что Лаура, как и я сам, изо всех сил старается не смотреть, как длинные зубы историка разделываются с яичницей.

– Ну, попробуем еще раз, – сказал он и встал, чтобы надеть куртку.

Но за ночь снега навалило еще больше. При виде «жука», засыпанного толстым слоем снега, нам сразу стало ясно, что все надежды на скорый отъезд господина Ландзаата призрачны. Но мы попытались еще раз. Надев перчатки, мы кое-как смели снег со стекол и капота. Лопатой, которую я достал из сарайчика, мы откопали колеса, но теперь машина не хотела заводиться. Уже при первой попытке стартер заглох, и стало тихо.

Через запорошенное лобовое стекло нам с Лаурой было плохо видно лицо историка. Мы смотрели друг на друга. От дыхания изо рта Лауры вырывались белые облачка. Потом она крепко зажмурилась. Снег больше не шел – ровный слой облаков, напоминающий цветом влажную бумагу, казалось, висел у нас над головой, как низкий потолок. Кажется, прошло минут десять, прежде чем дверца открылась и господин Ландзаат вышел из машины.

– Здесь, я полагаю, нет гаража, – сказал он. – Но не знаете ли вы где-нибудь тут в окрестностях какой-нибудь городок или деревню, где мне могли бы помочь?

Хорошо помню, как он там стоял. Его долговязую фигуру в снегу. Он приехал без приглашения. Он допил наш коренвин и доел последние яйца. Посреди ночи пустил в унитаз громко журчащую струю мочи. Но мы были юными. Если бы он сразу уехал, мы бы через час о нем забыли. Летом он знал бы дорогу. Зимой – нет.

– В Ретраншементе ничего такого не найти – сказал я. – Боюсь, что тогда нам надо в Слейс.

Я сказал «нам» недолго думая. Потом искоса взглянул на Лауру, но она сняла перчатки и дышала на замерзшие пальцы.

– А далеко это? – спросил господин Ландзаат. – Слейс?

– Думаю, километров пять. В нормальных условиях час ходьбы. Теперь, наверное, подольше.

Скорее, чем я успел собраться с мыслями, был заключен молчаливый уговор, что я составлю ему компанию, – во всяком случае, что покажу дорогу.

Лаура уже отвернулась, она обхватила себя руками и, ни слова не говоря, на каждом шагу высоко поднимая ноги над снегом, пошла обратно к двери.

– Или, может быть, вы знаете здесь кого-нибудь, от кого можно позвонить в мастерскую? – спросил господин Ландзаат.

– Нам ведь надо купить продукты, – сказал я историку. – Ничего не осталось. Можем сейчас же отправляться.

Когда действие переносится из зимы в лето, получается совсем другой рассказ. И это отличается от переноса колокольни – в корне.

Ваша жена сидит рядом со мной на пассажирском месте и указывает дорогу («Здесь следующий поворот налево»), ваша дочка на заднем сиденье клонится к двери, в зеркале заднего вида я вижу, как у нее закрываются глаза, еще немножко – и она заснет.