отверг моё предложение Чичагов. – Я сам умею за себя ответить. Никогда не свидетельствовал против боевых товарищей. Лучше загнусь в казематах. Честь имею!

Коляска покатила прочь по липовой аллее. Казаки тронулись следом.

* * *

В январе были назначены большие манёвры. Местом прохождения император избрал любимую Гатчину. Для гренадёрских полков приказано было изготовить новые мундиры темно-зелёного цвета. Павел лично пересмотрел множество кусков ткани и выбрал нужный оттенок, поставил на сукно свою печать. Приказал готовить обмундирование только из такого сукна и именно такого оттенка.

В назначенный день войска выстроились на плацу перед гатчинским дворцом. Император выше на смотр, хотел дать команду о начале вахтпарада, но так и остался стоять с открытым ртом.

– А что это такое? – наконец спросил он, указывая тростью на шеренги гренадёров.

Генерал-майор Обольянинов подбежал к нему.

– Что это за пёстрая толпа? Вы мне решили показать цыганский табор?

Мундиры на солдатах были темно-зелёные, но с разными оттенками.

– Президент военной коллеги, генерал-лейтенант Ламб, – начал мямлить Обольянинов.

– Что, Ламб? – в нетерпении вскричал Павел. – Ламба ко мне! – приказал он. – Чтобы до конца смотра он был в Гатчине!

Генерал-лейтенант примчался как раз к концу вахтпарада. Павел приказал выстроить шеренгу из солдат в мундирах с разными оттенками.

– Что вы на это скажете? – указал он Ламбу на гренадёров.

– Могу только сказать, что ваш циркуляр был разослан всем казённым мануфактурам.

– Циркуляр не выполнен?

– Вице-президент мануфактур-коллегии, генерал Саблуков передал мне письмо с ответом от фабрикантов.

– И что они ответили?

– Окрашивать сукно в кусках в однородный цвет совершенно невозможно. Не позволяет свойство самой краски.

– Как, невозможно? – вскричал Павел. Скулы его задёргались, что предвещало вспышку гнева. Но он спокойно слез с коня. Скороговоркой произнёс: – Очень хорошо. Добров, за мной. – И пошёл в сторону дворца.

В кабинете, не снимая шляпу, император сел за стол. Я подал ему бумагу и письменный прибор. Он тотчас написал рескрипт, посыпал его песком и запечатал в конверт.

– К фон Палену. Немедленно!

* * *

Фон Палена я застал в рабочем кабинете. Он обсуждал какие-то вопросы с начальниками городских ведомств. Когда я вошёл, он поднялся и объявил:

– Извините, господа, курьер от императора.

Все тут же вышли. Фон Пален устало опустился на кресло, распечатав конверт.

– Что на этот раз? «Господин Генерал-от-Кавалерии, граф фон-дер Пален! Отставленного от службы и от всех должностей бывшего Мануфактур-Коллегии Президента Саблукова повелеваю Вам выслать из Санкт-Петербурга. Пребываю к Вам благосклонным. Павел. Гатчина. Декабря 8 день».

Фон Пален испустил долгий, тяжёлый выдох.

– На шутку это не похоже. Старика Саблукова за что?

– За сукно для мундиров. Оказалось, разного оттенка.

– Что ж: приказано – надо исполнять.

Фон Пален вызвал обер-полицмейстера, генерал-майора Лисаневича. Вручил ему указ императора и строго наказал:

– Просьба: указ никому не показывать и ни с кем не обсуждать. Постараюсь при случае замолвить словечко за Саблукова. Но сами понимаете, Павел Петрович очень щепетилен в делах, касаемых армейского устава.

С обер-полицмейстером мы проехали в карете к дому Саблукова. Нас встретил мой знакомый, полковник Саблуков, сын вице-президента мануфактур-коллегии.

– Что делает ваш батюшка? – спросил Лисаневич.

– Лежит в соседней комнате, – ответил полковник Саблуков. – И боюсь, что на смертном одре.

– Мы искренне сочувствуем, – сказал Лисаневич. – Но, тем не менее, я должен его видеть. У меня приказ императора.

Мы прошли в спальню к больному. Воздух спёртый. У постели сиделка. Сам больной с нездоровым, багровым цветом лицом, с темными кругами под глазами, лежал под толстым одеялом и хрипло дышал. У него был сильный жар, отчего лоб покрывала мелкая испарина.

– Александр Андреевич, – окликнул его Лисаневич.

Больной приоткрыл воспалённые веки.

– Кто вы? – еле прошептал он, пересохшими губами. – Что вам нужно?

– Лисаневич. Вы меня узнаете?

В глазах больного мелькнула искорка разума.

– Ах, Василий Иванович. Я очень болен, простите меня. Что вы хотели?

– У меня к вам приказ от императора.

Лисаневич протянул ему бумагу. Больной выпростал дрожащие руки из-под одеяла, развернул лист и попробовал прочитать. Ему это удалось, и он слабо воскликнул:

– Господи, да в чем же я виноват? Я же все объяснил в письменном виде.

– Тем не менее, я вынужден вас выслать из Петербурга, – развёл руками Лисаневич. – Приказ.

– Но вы видите, в каком я положении? – простонал больной.

– Простите, Александр Андреевич, но вашему горю я помочь не могу: я должен повиноваться. Оставлю у вас в доме флигель-адъютанта Доброва, чтобы засвидетельствовать ваш отъезд, а сам немедленно отправлюсь к графу Палену, чтобы донести ему о вашем положении. И посоветовал бы вам отправить сына к генерал-губернатору.

Когда Лисаневич удалился, я немедленно предложил Николаю отправиться вместе к фон Палену.

– Уверяю вас, Пётр Алексеевич войдёт в ваше положение и что-нибудь придумает.

– Нельзя никуда вести отца! – возмущался Николай. – Его может хватить удар.

– Николенька, – сказала мать Саблукова. – Отцу становиться лучше. Все же не надо подчиниться воли императора. Павел Петрович всегда сначала бывает непреклонен. Но потом отойдёт от гнева и простит. Я отправлю слугу, чтобы он распорядился на нашей даче затопить печь. Укутаем отца в меха, положим в карету и потихоньку отвезём. Мороз не сильный. Доктор с нами поедет…

– Но, мама, если что-нибудь случиться с ним по дороге?

– На все воля Господня. Ты ступай к генерал-губернатору. Попроси у него помощи. А я здесь справлюсь сама.

* * *

Фон Пален встретил нас в своём кабинете.

– Да, история, – развёл он беспомощно руками. – Не желаете лафиту? Настоящее, из Франции.

– Послушайте, Пётр Алексеевич, на надо мне лафиту, – горячился Саблуков. – Отца нельзя перевозить. Он серьёзно болен.

– Я понимаю, – фон Пален нервно передёрнул плечами. – Но это невозможно. Ваш отец прекрасно знает, и вы знаете, с каким уважением я к нему отношусь. Но, поймите же: я ничего не могу сделать. Вопрос серьёзный – снабжение армии. Император особо трепетно относится к дисциплине, к шагистике, к форме.… Надо подчиниться. После мы подумаем, что можно предпринять. А пока, надо выполнять приказ. Так что – увы, я бессилен как-либо вам помочь в данную минуту.

– Но неужели нельзя придумать какую-нибудь причину, чтобы задержать отъезд? – вмешался я.

– Нельзя, – отрезал фон Пален. – И хватит об этом.

– Мне показалось, или фон Палену плевать на вашего отца? – удивился я, когда мы оказались на улице. – Они ведь дружны. Друг друга в гости вечно приглашают. В театр вместе ходят.

– Ничего сказать не могу, – пожал плечами полковник. – Я не в состоянии сейчас ни о чем думать, кроме, как об отце.

Я попрощался с Николаем. Утешил его, как мог. Пообещал доложить о плохом здоровье его отца императору. Но