в которых она живет. Он вошел, и дух захватило от смрада, стоявшего в битком набитой казарме. Несло потом, мочой, прокисшей капустой, сивухой и почему-то жженой резиной. Окна по осени были задраены наглухо, в спертом воздухе висели клубы табачного дыма. По засаленным наволочкам и простыням, меж пятен от раздавленных клопов, рыскали те самые насекомые, в честь которых окрестили общежитие. Тут и там бубнили на разные голоса, фальшиво пели, но все это перекрывалось пронзительным плачем младенцев и надрывным туберкулезным кашлем.

У входной двери топилась докрасна раскаленная печка-буржуйка, вокруг нее штабелями лежали мокрые галоши. Но в казарме не было жарко – из щелей, зиявших в скверно сколоченных стенах, сифонило, от цементного пола, заплеванного и усеянного окурками, тянуло зимней стужей.

Вадим пробыл в этом убогом приюте минуту, но ее с лихвой достало, чтобы оценить все здешние прелести.

– Пойдем, поговорим!

Он вывел Аннеке из зловонной духоты на улицу.

– Как ты здесь живешь? Это же невозможно!

Он, разумеется, понимал, что студенческая коммуна – не царский чертог, но чтоб так…

– А куда мне деваться? – молвила она виновато. – Есть другие общежития, поновее, но там надо по пятнадцать копеек в сутки платить. Для меня это дорого…

– Бери свои манатки, и едем ко мне, – распорядился Вадим. – Нечего тебе делать в этой клоаке.

– К тебе? – Она широко распахнула свои детские глаза. – Но как же?.. У тебя разве так много места?

– Места у меня – с гулькин нос, но как-нибудь разместимся. Я и на полу посплю, не впервой. У меня тепло, не то что тут… И тихо. Ты сможешь нормально заниматься, читать книги. Короче, не спорь, собирайся!

– Прямо так… сразу?

– А чего ждать?

– Нет… я не могу. Мне надо предупредить, выписаться… Уже поздно, коменданта нет.

Легко было и без телепатии определить, что Аннеке предложение Вадима слегка огорошило. А то и не слегка. Безусловно, она с радостью вырвалась бы из этого хлева, но переехать на квартиру к полузнакомому мужчине… с бухты-барахты…

Вадим же и слушать не желал никаких отговорок. В конце концов, условились, что Аннеке переберется к нему завтра во второй половине дня, после того, как у нее закончатся лекции в академии. Он предложил заехать за ней на такси, но она отказалась вгонять его в лишние расходы, сказав, что вещей у нее кот наплакал – узелок и корзинка. Дойдет, не переломится.

Вадим дал ей адрес, разъяснил, какой путь короче, и на прощание поцеловал в кончик носа, отчего она засмеялась колокольчатым смехом.

– Не уходи! – Она скользнула обратно в барак и вынесла мешочек из прочной холстины, наполненный под завязку. – Возьми, это тебе.

– Что там? – Вадим пощупал подарок, по плотности напоминавший каучуковый мяч.

– Сушеная морошка. Я привезти с Севера. В Москве ее не купить.

– Спасибо. Но ты бы завтра…

– Бери-бери! – заторопилась она, всовывая мешочек в правый карман его шинели. – Попьешь сегодня вечером чаю. Вкусная ягода. И польза есть.

Вадим еще раз поцеловал ее, поймал первого попавшегося ваньку на рыдване, запряженном саврасой клячей, и поехал к себе в Нагатино. На душе, по контрасту с вязкой ноябрьской теменью, было светло, а в голове сама собой звучала фривольная песенка про кавалера, который хочет украсть барышню.

Доехали до Нагатинского затона, миновали судостроительный завод. Отсюда простиралась рабочая слобода – район, по своей небезопасности сходный с Марьиной Рощей. И хотя Вадим жил во вполне приличном доме, соседствовал с заводскими служащими, он не прочь был переехать отсюда поближе к центру. Заговаривал об этом с Барченко, и тот обещал похлопотать. Квартирный вопрос в Москве стоял остро: жилищное строительство, замершее в военные годы, едва-едва раскачивалось, при-том что множество зданий все еще лежало в руинах, а столичное население прибывало и прибывало. Поэтому для большинства приезжих обосноваться даже в таком бараке, как Таракановка, считалось удачей. Вадим учитывал эти трудности и не торопил шефа. Знал, что тот и так делает все от него зависящее, чтобы устроить своих подопечных с комфортом.

Фонарей становилось все меньше, лошадь сторожко топорщила уши. Вадим зазвякал медяками, набрал полтину.

– Дальше не надо.

Возница не заставил себя упрашивать, натянул вожжи. Петлять по слободе, где из-за любого угла могли выскочить субчики, готовые раздеть донага и отобрать выручку, ему не улыбалось.

Вадим расплатился и сошел с рыдвана. Хотелось пройтись немного на своих двоих, поразмышлять о фатуме, приведшем Аннеке в Москву и подстроившем сегодняшнюю встречу на площади Революции. Могли ведь и разминуться, не увидеться. А Москва… Аннеке права, большая – тут хоть всю жизнь проживи, каждый день перед тобой будут новые лица. Бывали случаи, когда люди из одного города приезжали сюда, селились на смежных улицах, а узнавали друг о друге лишь спустя десятилетия. Или не узнавали вовсе.

Повезло сегодня, исключительно повезло! В сердце Вадима воскресли чувства, погасшие за два года разлуки. Что за девушка! Не киноактриса, конечно, не волоокая Бетти Блайт и даже не Юлия Солнцева, но все равно хороша. Есть в ней что-то оригинальное, далекое от современных стандартов красоты, но делающее ее по-своему обворожительной, притягательной, пьянящей… Это свойственно всем представительницам туземных народностей, будь то лопарки или, допустим, таитянки, вскружившие голову художнику Гогену.

Было поздно, слобода погрузилась в сон. Вадим брел пустынной дорогой, и Аннеке представала в его разыгравшемся воображении в самых соблазнительных ракурсах. Захваченный этими думами, он едва не споткнулся о бесформенный тюк, валявшийся на пути. Вадим остановился, тряхнул головой, прогоняя пикантные наваждения, и удостоверился, что это не тюк, а скукожившийся мужик в драном кожухе. Хорошо, если пьяный, а то, глядишь, и мертвый.

Дорогу окутывала тьма, но Вадим ее не замечал – он видел так же отчетливо, как и при дневном свете. Он взял лежавшего за ворот, повернул к себе лицом.

– Э… ты кто? Слышишь меня?

Заросшая клочковатой бородой и перечеркнутая старым шрамом физиономия зашевелилась, брызнули желтизной щелки под косматыми бровями. Вадим вздохнул с облегчением: живой! И тотчас ощутил резь в правом боку – мужик в кожухе единым махом выхватил откуда-то нож и вогнал его сердобольному прохожему в печень.

Удар оказался