— Точно. Просто мне кажется, что я не вправе вот так запросто разрушить судьбу человека. Кто я такая?

— Со мной тоже подобное случалось — приступы совестливости. Особенно в начале моей карьеры. Странно, что ты еще не привыкла.

— О, сейчас я стала очень циничной! Видел бы ты меня полтора года назад.

— И что было тогда?

— Например, я не могла нагло подойти к человеку и потребовать, чтобы он дал мне нужную информацию. Меня так часто выставляли из своих кабинетов разные люди, ты представить себе не можешь!

— Могу, меня тоже выставляли.

— А еще, — Ребекке вдруг захотелось поделиться своими чувствами с Алексом, — был один случай... Я тогда только училась. И вот один из журналистов взял меня с собой, когда ему пришлось срочно ехать на место происшествия в супермаркет. Там какой-то псих захватил заложников и требовал, чтобы полиция предоставила ему четыре миллиона долларов наличными. Когда мы приехали, то полицейские как раз собирались начать штурм... В общем, все получилось не очень удачно. Этот придурок начал стрелять, и погибли несколько человек. Тэд — так звали того журналиста, что взял меня с собой, — вбежал в супермаркет, пожалуй, раньше полицейских и начал опрашивать тех, кто находился там и все видел. Преступник был убит полицейскими, люди находились в шоке, и я, честно говоря, тоже. Однако, скорее, не из-за происшедшего, а из-за того, как вел себя Тэд. Вокруг была кровь, стеллажи опрокинуты... Кроме того, я никогда не забуду испуганные лица несчастных людей. А Тэд... У меня было такое ощущение, что ему откровенно наплевать, что произошла трагедия. Он буквально терзал несчастных потерпевших своими вопросами и хладнокровно фотографировал труп преступника. Я не могла есть до вечера после увиденного, а Тэд сразу же побежал обедать и прямо за столом обсуждал случившееся с таким циничным видом, будто он презирает всех, кто там находился, убитых и полицейских в том числе.

— К сожалению, это нормально, Ребекка, — сказал Алекс. — Людям, которые не связаны с журналистикой, наши методы кажутся безобразными. Разумеется, должны быть какие-то этические нормы, которые нельзя переступать. Я без содрогания не могу подойти, например, к матери только что сбитого машиной мальчика и засыпать ее вопросами. Это жестоко, я понимаю. С другой стороны, чем наша профессия отличается от профессии полицейского или врача? И те и другие копаются в грязи, пытаются очистить от нее мир, разве не так? Журналисты тоже. Мы обязаны информировать, обсуждать, разоблачать. Это наша работа. Но за это нас и не любят. Впрочем, мы сами виноваты в том, что профессия журналиста перестала быть престижной, нас считают законченными циниками, более того — боятся. Мы сами создали себе такую репутацию.

— Это не мы создали, а те журналисты, которые ради денег готовы на все и переступают грани дозволенного... Кстати, я всегда осуждала папарацци... А теперь я торчу в кустах, чтобы сфотографировать человека, которому из-за меня завтра не дадут покоя.

— Не думай об этом. От этих мыслей можно запросто сойти с ума.

— Все равно, я иногда чувствую себя последней сволочью.

Алекс сочувственно посмотрел на поникшую Ребекку.

— Что-то ты захандрила. Обычно такая боевая — не подходи близко!

— Это ненадолго. — Ребекка вымученно улыбнулась. — Через пять минут мы с тобой снова поссоримся, не сомневайся.

— Знаешь, — сказал Алекс и немного отошел в сторону от Ребекки. — Если б ты не была такой упрямой и не совала свой нос не в свое дело...

Ребекка подбоченилась.

— Итак, кто из нас первый затевает свару?

Алекс не успел ответить, так как из-за кустов снова послышались вопли.

— Сколько можно, мы уже почти дошли до дома! Кто кого преследует — мы их или они нас? — возмутилась Ребекка.

— Тише, — вдруг напрягся Алекс. — Доставай фотоаппарат. Не спорь, — добавил он, видя, что ей совсем не хочется снова сидеть в засаде. — Это не Марк и Джессика. Если хочешь, отдай фотоаппарат мне, а сама иди в дом.

— Еще чего! — Ребекка сердито полезла в заросли.

— Аккуратнее, — остановил ее Алекс. — От тебя столько же шума, как от стада гиббонов.

Ребекка и Алекс раздвинули ветки и действительно увидели не банкира и его любовницу, а двух незнакомых мужчин. Разговор, который они вели, заставил обоих журналистов навострить уши.

— Если вы будете так орать, мистер Томпсон, то мне придется прекратить нашу деловую беседу, — сказал высокий жгучий брюнет лет сорока.

В руке он держал трость, хотя, судя по его могучему телосложению, она ему совсем не была нужна — если только не для солидности.

Второй человек был толстяком в круглых очках, страдавшим одышкой. Он из-за чего-то сильно нервничал, поэтому слегка заикался при разговоре и то и дело вытирал большим носовым платком в синюю и белую клетку свое красное лоснящееся лицо.

— Мистер Брэкхам, — с возмущением в голосе сказал толстяк Томпсон. — Мы так не договаривались! Вы обещали мне, что вся партия негодного к продаже товара поступит ко мне на склад в конце месяца. Прошло уже две недели — ничего нет! Мои магазины пустуют! Вы меня подводите.

— Ничего с вашими лавчонками не произойдет. — Брэкхам повертел в руках тросточку. — А что вас, собственно, удивляет? Вы не заплатили за предыдущий товар и хотите получить этот на халяву?

— Я не мог заплатить вовремя: ваши люди, перевозившие продукцию, запросили такую цену за услуги, что просто уму непостижимо! К тому же это была первая партия — так сказать, на пробу, а это всегда убыточно! — оправдывался Томпсон, обмахиваясь платком.

— Не вешайте мне лапшу на уши. — Брэкхам демонстративно сплюнул на землю. — Во-первых, это не мои люди. Они наемные рабочие, а я не назначаю цены за перевозки. Не мои проблемы, почему у вас не осталось денег, чтобы со мной расплатиться. Вы не получите следующую партию, пока не рассчитаетесь за предыдущую.

— Я буду жаловаться! — вскрикнул толстяк.

— Да ну? — иронично спросил Брэкхам. — И, позвольте у вас узнать кому?

— Я, я... — начал заикаться Томпсон.

— Вот что, любезный. Мне надоел этот разговор. Если вы попытаетесь хоть пикнуть о деле, то учтите, что сами же себя и подставите, ясно? Весь товар списан, а откуда вы его взяли не мое дело. Я как хозяин компании не имею права продавать некачественный товар — это факт. Но! Разве лично я вам его продал? Нет! А что там за моей спиной делают сотрудники — не мое дело. Так что отвечать по всей строгости закона будете вы. И еще, — в который раз оборвал Брэкхам пытающегося что-то сказать Томпсона, — я сейчас уезжаю обратно в Лос-Анджелес. Вы получите продукцию после того, когда я увижу деньги, и тогда поговорим. Если за вами не будет числиться долгов, то жду вас пятнадцатого числа следующего месяца у себя. Собираются все пайщики, отдохнем и дела заодно обсудим. Но помните: я буду с вами ласков, только когда получу денежки. А пока — до свидания!