— Фу-ты, ну-ты! — прошипела Серафима. — А я гляжу, у вас тут и без кипятка пар идет!

Мармеладов приложил палец к губам, но служанка сделала вид, что не заметила. Она поставила на стол кружку с горячей водой и сложила руки на груди.

— А я-то думала, в их-ституте благородных девиц обучают манерам. Аль она у тебя вовсе и не благородная?

Лукерья испуганно всхлипнула и отвернулась, спрятав заплаканное лицо на груди сыщика.

— Аль она у тебя уже и не девица?

Уши журналистки горели, как грозди калины в морозный день.

— Да что ты лаешь, выжига? — нахмурился Мармеладов. — У нее жених погиб.

— Это чего ж получается, один прахом пошел, сразу кинулась нового искать? — не унималась прислужница. — Слышь, скавалда, а чего ж ты к непутящему-то притянулась? Аль получше кавалеров не нашлось?

Рыдания все-таки прорвались наружу и Лукерья застонала в голос.

— Мать честна! Ты чего ж, и вправду плачешь? — всплеснула пухлыми руками Серафима. — А я-то, дуреха, тебя по кочкам несу… Ну все, все. Москва слезам не потакает. Пойду уж, поищу пирога для тебя, горемычная.

Дверь она закрыла со всей возможной осторожностью, чтобы лишний раз не стукнуть.

Лукерья робко отстранилась от сыщика.

— Не смотрите на меня сейчас, Родион Романович. Через минуту я приведу себя в порядок. Платок ваш будет окончательно испорчен, — она продолжала всхлипывать, но в голосе уже пробивались первые всходы новой бури, — но вы сами виноваты. Довели до истерики! А я не плакса какая, за все это время ни слезинки не проронила. Крепилась, как могла. Но нет же. Надо было вам ворваться в мою душу со своими бесцеремонными расспросами.

Сыщик стоял у стола и раскладывал листы протокола в нужном порядке.

— Иной раз и поплакать полезно, — пробормотал он.

— Какого лешего вы это сказали? — а вот и буря, как по заказу. — Полезно поплакать? Серьезно? Вы так снисходительны, г-н Мармеладов. Конечно, мне полезно поплакать, ведь я всего лишь женщина. У нас же у всех глаза на мокром месте! Чуть что — слезы, причитания. По-другому же мы не умеем, да?

— Я имел в виду не это. Женщине, мужчине, ребенку или старику — всем нужно время от времени поплакать. Вместе со слезами организм покидает тревожное напряжение. Это ужасно, если нервы все время на пределе. Закрути колки слишком туго и любая струна порвется, даже самая прочная.

— От слез никакой пользы, — Лукерья скомкала мокрый платок и отшвырнула в угол. — Они делают нас слабыми. А я хочу быть сильной. Когда я встречу Бойчука, то не стану распускать нюни. Я возьму пистолет и прострелю насквозь его черное сердце!

— Какой пистолет? — удивленный сыщик поднял глаза от протокола.

— Вот этот!

Она задрала юбку до колена, обнажая шелковый чулок, и тут же возмущенно вскрикнула:

— Зачем вы смотрите! Я же велела не подглядывать.

Мармеладов закрылся листом бумаги.

— Чертов наглец! Почему вы улыбаетесь?

— Да так.

— Нет, отвечайте! — журналистка топнула каблучком, выражая крайнюю степень негодования. — Мне осточертели ваши насмешки. Я не потерплю…

— Бросьте, Лукерья Дмитриевна, нет никакой насмешки. Просто мелькнула мысль: а бомбиста вы тоже попросите отвернуться?

— С бомбистом я уж как-нибудь разберусь! А вам должно быть совестно глумиться над невинной… — она пыхтела, нащупывая потайную кобуру на бедре. — Невинной девой… Ах ты, лярвин хвост! Не могу достать. Там один ремешок сдвинулся и все съехало…

Лукерья коротко выдохнула, сдувая локоны, налипшие к потному лбу.

— Проклятье! Хоть это совершенно немыслимо, но… Помогите мне, Родион Романович. Только учтите, если вы дотронетесь до чего-либо, кроме пистолета… Клянусь, я вас убью!

Сыщик второй раз за день растерялся, не найдя подходящего ответа. Но потом пожал плечами.

— Давайте отбросим эмоции и устроим все рационально. Присядьте на край стола, г-жа Меркульева. Так будет удобнее.

Луша зажмурилась и покраснела, чувствуя, как тяжелый подол юбки с шуршанием пополз вверх.

— Пирог сожрали, коврижки тоже нет, но я принесла вам варенья из гонобо… — Серафима вошла в комнату в самый неподходящий момент. — Епишкин бубен! Вы бы хоть замок защелкнули или дверь креслом подперли, охальники!

— Это не то, что вы думаете, — пискнула Луша.

— Ох, воскорица[5], сказала бы я, что об тебе думаю…

Мармеладов поманил служанку к себе.

— Ты вовремя! Поможешь нам?

— Ишь, чего захотел! — та задохнулась от возмущения. — Я хоть из современных барышень, не чуждых прогрессу, чай, не в Тамбове за печкой сижу… А все же приличия не позабыла. Как некоторые!

Она поставила плошку с вареньем на угол стола и попятилась к двери.

— Ты с «двойными розами» хороводился, от них, поди, этим блудодейстом заразился. А мне такого не надобно!

— Не то, Симуня, не то, — отмахнулся сыщик. — Помоги достать пистолет.

— Господи Иисусе Христе! — перекрестилась служанка. — А кто же ей туда пистолет-то засунул?

— Ох, да выбрось ты уже из головы эту пошлую ахинею, — Мармеладов приподнял коверкотовый подол еще выше. — Посмотри… Да посмотри, не бойся. Видишь, потайная кобура с бедра съехала и зацепилась за край панталон. Такая вот неловкость. Надеюсь, ты не откажешься отцепить ее и достать пистолет? Иначе придется мне…

Серафима теребила косу и тянула шею, пытаясь разглядеть кобуру, но ближе подойти не отваживалась.

— Не знаю, не зна-а-а-аю… Как-то это все не по-христиански.

Сыщик раздраженно закатил глаза. Ему хотелось скорее покончить с этой неловкой и, вместе с тем, нелепой ситуацией.

— Ладно, Симуня. Задумайся на минутку, а что если бы помощь подобного рода потребовалась моему другу Мите. Помнишь почтмейстера? Вижу, что помнишь, вон, как щеки разалелись.

— Все выдумываешь, бездельник.

— Да ты послушай,