Следователь молчал, долго и раздумчиво, словно вел некий внутренний спор с самим собой.

— Вот что, Родион Романович, дело это, как вы справедливо определили — чрезвычайное. Никакой мелочи упустить я права не имею. Поэтому готов довериться, но прежде ответьте, откуда вам известно устройство динамитовой бомбы?

Мармеладов выдержал тяжелый, пытливый взгляд полковника, глаза отводить не стал и мускулами не дрогнул.

— А вы всегда были цепким дознавателем, может быть, излишне подозрительным, но цепким. Отреагировали на мою шуточку. А все объясняется просто, в августе сего года я переводил статью шведского ученого Альфреда Нобеля для «Горного журнала». Заказал мне этот перевод известный петербургский инженер г-н Износков, можете справиться. Речь шла о применении динамитного желатина для разработки полезных руд. Для уточнения непонятных терминов, я состоял в переписке с братом Нобеля, Людвигом Эммануиловичем — тем самым, что производит артиллерийские снаряды для нашей армии, на Выборгской стороне. Вот он просветил меня некоторыми тонкостями… Илья Петрович, а может, окончим уже этот балаган? — он протянул руки, перевязанные толстой бечевой. — И продолжим беседу где-нибудь в тепле. Право же, зябко на улице.

Действительно, к вечеру стало заметно холоднее, возможно, поэтому и голос следователя не оттаял.

— Вот что, Родион Романович… Я по-прежнему не верю в ваше полное и окончательное исправление. Более того, по моему личному мнению, вы виноваты в этой кутерьме, — он обвел рукой разрушения, которые не могли скрыть надвигающиеся сумерки. — Ваша прежняя идейка, помните? Про то, что ради высокой цели некоторые люди имеют право пролить кровь…

— Помню. Но эта теория давно уж канула в Лету.

— Не скажите-с. Идейка-то помаленьку овладевает умами. Ту вашу неосторожную заметку цитируют народовольцы. Развивают ее до такого, представьте, ужаса, что ради блага всего народа бомбисты вправе пролить не просто кровь, а кровь самого государя… Идейка ваша — как обоюдоострый клинок без эфеса — где ни хватайся, а все руку обрежешь. Однако…

Порох вздохнул и посмотрел на городовых, которые все это время стояли по сторонам от Мармеладова, вытянув наполовину сабли из ножен. Их лица выражали неутолимое желание послужить Отечеству, но подсказать умную мысль эти остолопы вряд ли сумеют.

— Однако порой наступает момент, когда другого оружия нет, и для защиты империи приходится пускать в ход все средства. Да развяжите его уже! — прикрикнул он на полицейских. — Вот что, Родион Романович, как ни тяжело это признавать, но ваши умозаключения, нестандартные и на удивление точные. Окажите помощь в расследовании, а я поделюсь с вами сведениями о сыне, — тут вы угадали, — актера Столетова и его боевой ячейке.

XI

Сын актера Столетова родился 29 февраля 1856 года от неузаконенной связи с крестьянкой Анфисой Бойчук. Восходящей звезде императорского театра вовсе не нужна была обуза в виде семьи, потому ребенок изначально получил статус «курвёнок», еще от повитухи. Отец дал ему имя Фрол и обещание помогать деньгами при случае. Слово свое держал три года, а после уехал на гастроли в Европу, где завел сразу двух любовниц из числа знатных дворянок почтенных лет. По возвращение в Москву стал частым гостем в высшем свете, а прошлого своего начал сторониться.

Ребенок рос, как сорная трава, не нужный никому. Мать вскоре спилась и превратилась в старуху с вечно заплаканными глазами. Другие родственники его ненавидели, часто и крепко били. Чуть подрос, отдали «в люди». Там тоже поколачивали, — и сапожник, и бондарь, и мельник — последний однажды так осерчал, что затолкал руку подмастерья под жернов. Пальцы раздробило в кисель. В отчаянии Фрол сбежал к родному отцу. Стоял у ярко освещенного театрального подъезда, даже не надеясь на теплый прием. Но встречен он был с распростертыми объятиями: к тому времени актер обнаружил в себе огромное сердце и пустоту в нем оттого, что любить-то некого. Михаил Ардалионович заполнил сердечную бездну ребенком — накормил, приодел, дал прекрасное образование. Пустота частично вернулась, когда сын связался с бомбистами, бросил университет, не окончив и первого курса. На сей раз, актер стал заливать ее вином. Он по-прежнему любил Фрола, снабжал деньгами, и время от времени давал убежище. Хотя понимал, что долго этой веревочке не виться, а скрутится она в петлю, которая его же непременно и удавит.

— Не вздумайте поддаться внезапному состраданию к бедному дитятке, — полковник погрозил пальцем Мармеладову и Мите, сидящим на кровати привратника Харитона, сколоченной из досок разной длины и толщины. — Вы, может статься, уже готовы зарыдать? Ах, жизнь нещадно колотила, среда заела — оттого и бунтует мальчишка, оттого и на убийства отважился. Пожалеть, что ли, его надобно? Пр-р-риласкать?!

— А как же чувство гуманности? — перебил сыщик. — Давеча вы не раз говорили: «Я могу быть и официальным лицом, и при должности, но гражданина и человека я всегда ощутить в себе обязан!» Куда же все это подевалось, Илья Петрович?

— Взрывами разметало, Родион Романович!

Беседовали они в маленькой каморке под лестницей, утопленной ниже уровня улицы, так, что в окно видны были лишь ноги прохожих да сапоги городовых. Илья Петрович встал на цыпочки, приоткрыл окошко, сгреб жменьку рыхлого снега и начал мять в кулаке.

— Вот, глядите. Таков из себя Фрол Бойчук. Был он рыхлым и мокрым от слез. Но его давили со всех сторон, плющили между ладоней, и в итоге он стал крепче льда. Холодный комок ненависти и жестокости. Этакий уже не оттает, напротив, попытаешься его согреть — себе же руки и отморозишь. Нет, на Бойчука и ему подобных не действуют добрые слова, равно как угрозы, увещевания или философия… С ними должно поступать вот так.

Он размахнулся и швырнул снежок в кирпичную стену.

— И никак иначе!

— А не слишком ли вы суровы? — спросил Митя.

— В самый раз! — Порох постучал папироской о ладонь, закурил от спички и выпустил дым в пол. — Бойчук сколотил ячейку, настолько кровожадную, что стали побаиваться свои же соратники. Дважды пытались сдать его нашим агентам. Но хитрый лис ускользал, словно чувствовал ловушки и засады. Даже с покалеченной рукой он