Их многое объединяло: возраст первого постсталинского поколения, русскость, нацеленность на результат, отменная обучаемость, любовь к спорту и… склонность к меланхолии.

Между тем, сблизившись при знакомстве, на первых порах они контактировали мало, поскольку служивые люди себе не принадлежат. Как и не принадлежала себе страна, зачислившая их в свой актив – юных, но уже избранных. Страна, дивно шагнувшая из буйной молодости в беспомощную старость, чьим скорбным наследием стала экономическая разруха и тотальная путаница умов.

Крах их режима-прародителя – слепого, да еще смертельно больного поводыря – будто был тождественен их собственной кончине. Но то был оптический обман, ведь новая власть, осваивая подведомственный хаос, остро нуждалась в людях, хоть как-то знакомых с естественным, то есть западным порядком вещей. И они, кое-что в том смыслившие, не только обрели достойную работу, но и внедрились в свежеиспеченный управленческий эшелон. С тех пор коллеги-приятели плотно взаимодействовали в память об их молодости, полной хмеля чаяний и надежд.

Между тем хозяину кабинета судьба благоволила больше, нежели влиятельному визитеру, тогда как напрашивалось наоборот. Глава российской разведки, при всей схожести их типажей, гибче, образованнее, прозорливее. Стало быть, яснее обозревал завтрашний день – залог прочного карьерного роста.

Но этот позитив меркнул перед одним качеством, директору СВР несвойственном, но благодаря которому коллега-приятель катапультировался на верхотуру российской власти – как крепкий, продавливающий свою волю мужик в упаковке умеренной брутальности – прототип лидера-харизматика, востребованного национальной средой. Того, на кого в момент кризиса и невзгод можно положиться, вручая свою судьбу в бессрочную аренду.

Оттого первый больше двадцати лет тащил за собой по коридорам власти второго, ценя его завидную компетентность, но главное, собачью преданность. Тем временем они год за годом старели вместе с созданным ими режимом, обреченным не отведать зрелости, впрочем, как и породившая их отчизна СССР.

Все бы хорошо, если бы хозяин кабинета, заступив на последнюю вахту карьеры, не подхватил предпенсионный синдром, причем особой мутации: ужас перед утерей статуса неподсудного по выходе в отставку. Потому с недавних пор его подозрительность зашкаливала, нервозность в рабочей текучке – обыденность, но куда хуже – утрата адекватности, хоть и фрагментарная.

Вера в свою предначертанность для судеб страны, обратившая Россию в мирового изгоя, переплелась с мистическими исканиями в надежде обрести – нет, не физическое бессмертие, а пожизненный иммунитет. Погружения в эзотерику сменяло чтение периодики непримиримой оппозиции, вопившей о возмездии, которое не за горами.

Последние месяцы президент начинал с таких упражнений день, нередко пренебрегая неотложным, требующим его экстренного вмешательства. Страх близящейся развязки обретал признаки, от которых до медицинского диагноза будто рукой подать.

Между тем беспристрастный взгляд психической девиации здесь не усматривал – реакции в пределах нормы, вполне естественны. Ведь не за горами держать ответ по счетам. Слишком долго и безоглядно Россиянин № 1 трамбовал под себя местный социальный ландшафт, поплевывая на Конституцию, законы и оппозицию. При этом прибирал к рукам все, что в окрестностях, ближних и дальних, плохо лежало.

Было бы это чистой геополитикой, то беда малая. Буш-младший свел со свету сотни тысяч мусульман, ввергнув Ближний Восток в дикую оргию насилия. И как с гуся вода, а точнее, подсудность. ВВП же и его команда одной территориальной экспансией не удовлетворились – перекачали в свои карманы немалую толику достояния России. По некоторым смелым оценкам, хозяин кабинета слыл самой богатой на планете персоной, разумеется, в неофициальной номинации Forbs – ведь актив этот на сто процентов коррупционный. Следовательно, сойди ВВП с политической дистанции, то в любом правовом государстве был бы последним для него правительственным кортежем в следственную тюрьму препровожден.

Да, прочный каркас его авторитаризма, обездвиживший в России любую фронду, будто к подобному не располагал. Но тут заморский обозреватель Алекс Куршин рассмотрел в Проблеме-2024 новые, прежде не прогнозировавшиеся коннотации, заметив: главная беда России отнюдь не господствующий режим, он – органичное воплощения запроса, исходящего от национальной элиты, чья избранность диктуется степенью прожорливости, да и только. Вследствие чего материнская среда своего наместника вместе с его мега-состоянием обязательно проглотит, едва его полномочия истекут.

Тут ВВП прикипел к творчеству бесстрастного, далекого от конъюнктурных соображений прогнозиста. И к своему удивлению, обнаружил, что Куршин недавно посвятил ему ряд статей, в которых грубыми, но убедительными мазками набросал его личностный портрет – явный контраст прочим исследованиям. Отталкивался при этом от одних перемычек его биографии. И, весьма похоже, задел у ВВП нечто сокровенное, прежде глубоко гнездившееся. Потому занял нишу тех, к кому следует прислушиваться. Иначе одержимость одного из самых могущественных землян этим рядовым, далеким от пророчества комментатором не объяснить…

Директор СВР и президент сидели напротив, и, казалось, разыгрывали странное представление. ВВП затягивал знакомство с докладом по Алексу Куршину, разработку которого СВР находило, как минимум, проблематичной. Глава же разведки – в ответ – не скрывал тревоги по делу, на его взгляд, зашедшем слишком далеко. С этим ликом – крайней озабоченности – он и вошел в кабинет.

С тех пор они лишь поздоровались, не произнеся больше ни слова. Даже папку директор протянул без всяких комментариев. Не с целью конспирации (вдруг слушают и властелина седьмой части света), а дистанцируясь от проблемы, насколько это возможно. При этом он знал, что переубеждать президента – распрощаться с идеей – бессмысленно. Резон тому не родовое упрямство шефа, граничащее с догматизмом, а нечто серьезнее – вывих подсознания, к счастью, локальный. В остальном он по-прежнему на высоте, если, конечно, постепенное отдаление им от приоритетов внутренней повестки воспринимать как приемлемый допуск…

– Так в чем проблема, Сергей, въехать не могу? – разорвал игру в молчанку президент. – В чем экстренность, о которой по телефону ты говорил? Израильтянин – в Германии, по-моему, все на мази.

– Не знаю, Владимир Владимирович, президент для службы – объект защиты №1, в контексте внешних факторов, разумеется. Не говоря о том, что ты близкий мне человек… – струил разом горечь и пафос директор СВР. – Куршин в качестве, как я понимаю, советника – куда ни шло, пусть он экзотичный, следовательно, проблемный кандидат… Но тебе виднее. Однако его вербовка той стороной, им же подтвержденная, за пределами самого смелого риска…

– Попытка, – уточнил президент. – Попытка вербовки. Ежу понятно, что она была, только не он инициатор. Если и был у Куршина мотив – сдаться властям – то только в поисках убежища, чтобы обрести статус свидетеля под защитой. Но вляпаться в двойную игру, да ни в жисть! Он считает