Чтобы найти подходящего человека барон прибег к верному и надежному средству — пригласил шамана погадать на бараньей лопатке. Еще год назад, после сокрушительного разгрома в Сибири, Унгерну стало ясно: когда вокруг обман и предательство только бурятским шаманам и можно доверять. Теперь он часами неотрывно смотрел на их дикие завораживающе пляски и прыжки у ночного костра, слушал жуткие завывания и монотонные удары бубнов…

Шаманы указали на полковника Сипайлова — лучшего начальника контрразведки не найти. Сипайлов с радостью принял кожаный, в бурых пятнах крови, фартук и монгольскую плеть-ташур, оставшиеся от застрелившегося предшественника. Злые языки потом что-то толковали о подкупе и взятках, но барон не верил. Подкуп и взятки — это в прогнившей Европе, а здесь, на Востоке, только чистые помыслы и вечные истины…Да и сам Сипайлов оказался явно на своем месте за что удостоен прозвища Макарка-Душегуб, хотя по документам числился Леонидом…

В освобожденной от китайцев Урге работы контрразведке хватало. Выявляли оставленных шпионов и притаившихся большевиков. Еще надо обеспечить безопасность Богдо-Гэгэна, торжественно доставленного в столицу в обозе Азиатской дивизии. Скоро коронация — хороший шанс для барона. И, самое главное, в городе нужно отыскать личную печать Сотрясателя Вселенной — вторую из трёх великих реликвий Чингиса. Если верить тибетскому посланнику — стоящая вещь, правда, не совсем понятен принцип действия. Молитвы, божества, Великие Арканы… Бесполезно! Европейцу Востока не понять, в это можно только верить. Кстати, о вере. Предстоит принять буддизм, таково условие Богдо-Гэгэна. Ему, барону Унгерну фон Штернбергу, местные туземцы уже ставят условия, но без этого никак не стать князем-ваном — элитой высшего монгольского общества. А там рукой подать до трона возрожденной Срединной Империи — дело, которое не завершил Великий Чингис.

Барон подошел к окну. Сквозь давно не мытое стекло — главная улица Урги, не метенная, не чищенная, с не убранными, наверное, еще со времен Чингиса-Сотрясателя Вселенной, кучами мусора. Оставляя позади какие-то затейливые круговороты из грязи и почерневшего снега, мимо промчалось легковое авто, отчаянно, без нужды сигналя клаксоном. На переднем сиденье, рядом с водителем, надрывался и подпрыгивал патефон, истязая иглой заезженную пластинку. «Дышала-а-а-у ночь восторгом сладострастья-я-я-у-е!..». Сзади, в обнимку с рыжей красавицей, щеки которой кокетливо натерты свекольным соком — местный макияж, небрежно раскинулся молодой монгольский князь. Другой рукой он сжимал походное знамя — чингисова свастика на желтом фоне.

Топорща усы, Унгерн злым взглядом проводил романтическую парочку. «Вот всыпят тебе, князек, пятьдесят горячих, тогда будешь знать, как на казенном бензине разъезжать с потаскухами! Попадешь к Сипайлову, познаешь, голубчик, и восторг, и сладострастье! Неплохо бы за компанию и шофера, да уж ладно, обойдется неделей на крыше…». Водителей многочисленных, захваченных у китайцев, грузовиков и легковушек барон предпочитал плетью-ташуром не наказывать. После экзекуции три недели нельзя сидеть, да и лежать получается только на животе или на боку. Пострадает служба, некому будет вести машину. А вот посадить, мерзавца, на крышу, да в сорокаградусный мороз, да на пронизывающий до костей ветер, самое милое дело!

Но все это ерунда, работенка для комендантского взвода, отвлекающая барона от главного. Сейчас надо утроить бдительность, опасаться скрытых врагов, лазутчиков охотящихся за Тайной Тайн. Китайцы, японцы, русские чекисты, англичане. Кто еще? Список далеко не полный… Близится новая мировая война и невидимый крупье в жульническом казино политиканов повышает ставки; джокер в рукаве теперь нужен всем — мощное секретное оружие. А как и почему оно работает — не суть важно, главное результат!

Барон налил еще водки-ханшина, стакан опорожнил не морщась и не закусывая. А вечером дивизионный лекарь вкатает внутривенно очередную порцию морфия — в лазарете держат, как болеутоляющее. Потом лучше думается, самое время вспомнить и о заветах Агвана Доржиева, услышанные тогда, в юрте, на окраине Петербурга. Господи, как давно это было, как далеко занесло Черного Всадника!

— Сипайлова ко мне! — очнулся и принялся командовать барон.

Сипайлов явился.

«Проклятье, позвать позвал, а зачем? Сразу и не сообразишь. Нет, нужно меньше пить, морфий не так часто колоть…» — чтобы скрыть свою неловкость, Унгерн полистал первое попавшееся под руку донесение из груды бумаг на столе.

— Э…э…Сипайлов, любезный, послушайте…Что-то на вас много жалуются в последнее время. Суровы с дамами — на допросах в пьяном виде истязаете их плетью. Щипцы зачем-то в кабинете держите. Помилуйте, так нельзя! Вы же дворянин! И еще, Хутухта Богдо-гэгэн недоволен. Опять же, плетью лупите почем зря его князей. А они наши союзники…

«Идиотское начало! — недовольно подумал Унгерн, — Кого это сейчас может волновать в заваленном неубранными трупами городе. Да и сам я не без греха, уже два ташура обломал, вразумляя непонятливых и упрямых…».

Начальник контрразведки слушал терпеливо, молчал.

— Да, так вот, нужно ускорить розыски государственной монгольской печати со знаками Чингисхана, — наконец вспомнил о главном барон. — Я вам рассказывал, как она выглядит. Вырезанная из белого халцедона, он вроде кварца. Просейте китайские трофеи, прошерстите брошенное ими имущество, с пристрастием допросите пленных. Печать где-то в Урге, мне это доподлинно известно!

— Слушаюсь! — вытянулся по струнке Сипайлов. — Печать сыщем, не извольте беспокоиться! Мимо не проскочит!

«Да, мимо тебя не проскочишь, что правда, то правда…» — устало одумал барон.

Когда Сипайлов ушёл, Унгерн тяжело опустился в кресло, закрыл глаза. Только сейчас хмель приятно расслабил и босыми ножками живого тепла пробежался по жилам…

Денис Лагода, Урга, весна 1921

Задержавшись в кабинете Сипайлова еще на минутку, он выбрался оттуда только через час. Американская с бородатым бизоном банкнота, надписи на которой пришлось переводить, разворошила в сокрытом от посторонних глаз статусе Дениса, притаившиеся там до поры до времени, озорные искорки предпринимательства, заработал, замелькал цифирью внутренний, давно, еще в начале девяностых, встроенный в мозги калькулятор возможностей и допустимого риска, из своей уютной норки осторожно выглянула пока еще намеком, не четким контуром, прибыль. И все почему? У некоторых обитателей этого монгольского парка юрского периода имелась валюта, доллары во всяком случае, а что если… и чем чёрт не шутит… попытка не пытка — хотя нет, как раз это не факт…

Род занятий почтенного Сипайлова предполагал существование, наличие у него и ему подобных, — подобралась здесь, по всему видать, достойная гоп-компания таких, — угадывалось наличие у них некоей заветной котомки, детской с секретом копилочки, захалявной заначки на крайний случай, на чёрный день. Знание истории давало гостю из будущего приличную фору, чем все закончится — зацветут, распустятся белой акации цветы эмиграции — ему известно. Догадываются об этом, не могут не догадываться и господа офицеры-золотопогонники, непременные члены Английского в Петербурге клуба, лакированные лейб-гвардейцы, уланы в пенсне. Вот и возник прямо в кабинете Сипайлова, нарисовалась — большого мастера картина маслом — заманчивый вариант. Общипать, в самом начале века двадцатого, всю эту вынырнувшую в Монголии белогвардейскую братию, потрогать за вымя богатеньких из местных, если таковые, не ограбленные, не зарезанные, найдутся. Раз уж дома возвели Дениса Лагоду в ранг афериста-фармазона, таланты ему такие приписали, то стоит попробовать, не каждому дано уйти и возвратиться. Семь бед — один ответ. Но главное сейчас — разыскать Тамару — здесь она, Денис это чувствовал, подсказывало что-то, и дальше только вдвоем, без неё никак.