собой катастрофу. В общем, как любил говорить Ведьмак: «Хорошего должно быть понемножку». И наше понемножку вот-вот закончится.

* * *

Новый год мы встречаем втроем.

Новый год для нас с тобой не просто какой-то праздник, когда принято много есть, пить шампанское и ходить в гости. Для нас это попытка еще раз удостовериться в том, о чем мы и так знаем, но во что никогда не поверим. В последние минуты перед Новым годом мы всегда залезаем в шкаф, беремся за руки, зажмуриваемся так, что начинают гудеть виски, и ждем. Ждем мы, конечно, того, что стенка шкафа наконец-то растворится и пропустит нас в другой мир в самом прямом смысле этого слова.

В этот Новый год мы в шкафу не сидим, так как теперь нас трое. Втроем в шкаф не влезешь, да и Андрюша, при всех его плюсах, не способен оценить такое.

За пять минут до наступления праздника ты занимаешь место перед экраном телевизора и, выключив звук, произносишь речь вместо президента. На голове у тебя – дуршлаг, и твоя речь в миллион раз интереснее, чем занудство Владимира Путина, которого мы, конечно же, называем эльфом-домовиком Добби – так как давно привыкли, что президенты далеко не те, кем кажутся.

Ты сообщаешь, что этот год был, разумеется, хуже предыдущего, и ты надеешься, что следующий будет еще хуже. Так уж в нашей маленькой семье принято – никаких надежд на будущее, а только здоровый пессимизм.

– Мы все стали умнее, старее и морщинистее, но, несмотря на всю мерзопакость этого года, я ему рада, потому что в этом году я встретила папу Андрея, – говоришь ты.

«Интересно, – думаю я, – я встретила Андрюшу чуть больше года назад, но не стала бы говорить об этом в президентской речи, и почему ты ничего не сказала обо мне?»

– За то, чтобы в этом году заразить всех чесоткой и СПИДом! – объявляет Андрей, подняв бокал с шампанским.

– За славных товарищей! – говорю я.

После бешеных танцев под самую неновогоднюю музыку, которую нам удалось найти, мы засыпаем: я и Андрюша – на одной кровати, ты – на другой.

Ночью мне снится кошмар, в котором Андрей превращается в огромную черную курицу. Он ловко прыгает на твою кровать и клюет тебя до тех пор, пока от тебя не остаются только ногти и зубы. А самое страшное в этом сне то, что ты и не думаешь сопротивляться и, кажется, даже улыбаешься.

На следующий день мы должны ехать ко мне. Я радуюсь тому, что мы с тобой наконец-то сможем остаться вдвоем: сходим в лес к нашему дереву и к твоей давно проданной даче, где навсегда упокоилась черная королева Стиффи, будем сидеть на моей кровати до глубокой ночи и придумывать разные истории о нашем королевстве. Подумав обо всем этом, я говорю, что не хочу знакомить Андрюшу с мамой, поэтому он с нами не поедет. Андрей возмущается, так как всерьез считает себя моим парнем, а ты начинаешь дуться и нудеть:

– Давай возьмем папу, давай возьмем папу!

Двое против одного, ничего не поделаешь, мне приходится согласиться.

Самое смешное, я догадываюсь, что наша клятва всегда быть вместе, данная у самого древнего дерева, означает ни что иное, как всегда быть вдвоем. Мы же вдвоем больше не были, нас теперь трое, и я чувствую что-то неправильное во всем этом. Ты больше не стремишься проводить как можно больше времени со мной. Зато ты всегда охотно присоединяешься ко мне и Андрюше, что начинает здорово раздражать. Андрей же почему-то считает, что я слишком много времени провожу с тобой, хотя почти постоянно торчит с нами.

– А тебе не кажется, что ваше общение с Лерой все-таки какое-то странное? – как-то заявляет он мне.

– Нет, не кажется. Что ты вообще имеешь в виду? – мгновенно злюсь я.

– Ну, вы же все время вместе: живете вместе, ходите везде вместе, ничего друг без друга делать не хотите, все время что-то скрываете, шепчетесь.

– Во-первых, это неправда, – возмущаюсь я, – вот сейчас мы тут сидим с тобой вдвоем и Леры тут нет. А во-вторых, тебе-то какая разница, что в этом такого ужасного по-твоему?

– Ничего. Немного волнуюсь за тебя.

– С чего бы это, интересно?

– Просто люди взрослеют, начинают с кем-то встречаться, жить вместе, что-то планировать… А ты, кажется, вообще ничего не стремишься менять в своей жизни.

– Тебя что, твой нудный старый друг покусал? – негодую я. – Не ожидала от тебя такое услышать! Может, еще с родителями познакомишь?

– Могу и познакомить. Правда, тебе они не понравятся.

– Нет уж, спасибо. Обойдусь как-нибудь без таких знакомств.

– Не злись, дочка. Я желаю тебе только добра. Ты как будто собираешься всю жизнь жить у Леры, с Ведьмаком и сектантами. Вряд ли ты этого заслуживаешь.

– Ну допустим, без Ведьмака и сектантов я бы с радостью обошлась. Но почему бы мне не жить всю жизнь с Лерой?

– Не знаю. Ты не думала, что, может быть, она этого не хочет?

– Если бы не хотела, то сказала бы мне, – с уверенностью говорю я.

– Так сильно ее любишь?

– Конечно.

– Видимо, меня ты любишь меньше.

Я смотрю на Андрея, его глаза такие грустные, что ему можно почти поверить. Но я вижу, как где-то в их глубине разрастается черная пустота. Этой пустоте нужна я. Нужны мы. И вот тогда она насытится.

Я стараюсь вести себя с Андрюшей прохладно, чтобы он не воображал о себе слишком много, и даже прошу его не целовать меня в общественных местах, потому что это мерзко. Я не знаю, чем это может помочь нам с тобой, но стараюсь делать хоть что-то, чтобы Андрей не стал кем-то слишком важным. Наши разговоры с ним становятся примерно такими.

– Во сколько завтра? – спрашивает он, прощаясь со мной на автобусной остановке.

– Не знаю.

– Ну, в три или в четыре?

– А если пойдет дождь? – всерьез надеясь на такую возможность, спрашиваю я.

– Ну что за отстой, а?

– Что?! – возмущаюсь я.

– Знаешь, такое ощущение, что ты, увидев меня, как, например, сегодня, думаешь: «Опять он, чертов кретин». В твоих глазах – никакой радости, заботы, любви или хотя бы желания.

– А что мне, от счастья прыгать? Кажется, ни ты, ни я не фанаты такого поведения.

– Еще это твое отношение к публичному проявлению чувств, – не реагируя на мои слова, продолжает Андрей, – уверен, если бы ты испытывала любовь, тебе бы было все равно на любую публику.

– А я и испытываю.

«Только не