— А вы поглядите, что на станции творится. Опять зашили Крутоярск-второй. Даже подгорочные пути по завязку забиты.

— Вижу, не слепой. Вторые пути надобно строить. Вот это будет по-государственному, по-хозяйски.

Они дошли до конца моста. Прежде чем спуститься, Овинский еще раз окинул взглядом станцию.

Вагоны, рефрижераторы, цистерны. Полувагоны, платформы, хоперы, гондолы. Металл, уголь, автомашины, лес, камень. Огромное, неоглядное скопище материальных ценностей. Зрелище красивое, величественное, но только внешне. Скопление вагонов связывало станцию, темпы формирования поездов падали. Но это еще полбеды. Страдал не один Крутоярск-второй, страдала вся линия. Крутоярск-второй ограничивал прием поездов, их останавливали на подходах к нему, сковывая работу множества других станций и разъездов.

Казалось бы, чего проще — поскорее вывезти поезда с узла, расчистить затор, и Крутоярск-второй вздохнет свободно. Но линия была однопутной, много не пропустишь, как ни напирай.

Ожидалось, что в Крутоярск-второй вместо паровозов придут тепловозы. Почти вдвое более мощные, чем паровозы, они позволили бы увеличить вес поездов, поднять скорости движения и таким образом как бы повысить пропускную способность линии.

О новом виде тяги в депо поговаривали давно — и о тепловозной, и об электровозной. Сначала полагали, однако, что скорее всего придется осваивать электровозы. Но так как ясности долгое время не было, то в конце концов разговоры эти для большинства паровозников стали носить характер отвлеченной, досужей дискуссии. Летом прошлого, 1957 года все определилось — в депо пришло сообщение, что Крутоярску-второму предстоит переключаться на тепловозы. Большую группу машинистов и помощников сразу же отправили на курсы переквалификации на другую дорогу, где уже было тепловозное депо. Еще одна группа начала заниматься в Крутоярске, при техникуме.

Но минул год, сейчас уже август, а тепловозов нет как нет. Поползли слухи, что тепловозы и вовсе не придут, что линию будут электрифицировать. Значит, новые курсы. А в последние дни распространилась еще одна версия: есть-де решение о строительстве второго пути, и выходит, что локомотивы-то вообще пока останутся прежние.

…Спустившись с моста, Овинский и Городилов пошли по открытому солнцу шлаковой дорожке. Пахло гарью, под ногами хрустело и шуршало.

— Слов нет, второй путь тоже нужен, — заметил Виктор Николаевич. — Но прежде всего реконструкция тяги. Общеизвестно.

Городилов усмехнулся:

— Мы, товарищ Овинский, решений партии не забываем. Только партия-то нас учит ко всякому решению творчески подходить. — И, полагая, что вопрос исчерпан, заключил: — Дойду-ка я с тобой до партбюро, взносы уплачу.

Партбюро помещалось в легком на вид, одноэтажном здании конторы депо, оштукатуренном снаружи и покрашенном в тот же противоречащий суровому деповскому пейзажу голубой цвет, каким щеголяли многие строения этой части поселка.

Не успел Овинский достать из сейфа ведомость уплаты партвзносов, как вошел исполняющий обязанности заместителя начальника депо по ремонту инженер Соболь. Кивнул секретарю и начал взволнованно мерить кабинет от окна к двери, дожидаясь, когда уйдет Городилов. Уплатив взносы, машинист засунул партийный билет во внутренний карман кителя.

— Значит, так и запишем, товарищ Овинский: Хисун на локомотивах больше не ездок.

Едва за машинистом закрылась дверь, инженер спросил:

— Вы санкционировали?

— Что?

— Карикатуру.

— Какую? На кого?

— Так. — Соболь швырнул на стол скомканную кепку. — Выходит, с вами даже не согласовали. Партизанщина во всей красе.

— Позвольте, Игорь Александрович, на кого карикатура?

— На кого? На меня. Уже висит.

«Действительно партизанщина», — подумал Виктор Николаевич. Он не смог сразу вспомнить фамилию редактора стенной газеты, но облик этого подвижного, большеносого, рыжеватого человека с фотографической отчетливостью мелькнул у него в голове.

Пожалуй, в практике Овинского еще не случалось подобного: в стенной газете карикатура на одного из руководителей предприятия.

— Подождите меня здесь, Игорь Александрович, я схожу посмотрю.

Мало кто из рабочих депо не заглядывал в течение дня в инструментальную кладовую. Вот почему именно около нее и висела деповская стенная газета «Локомотив» и сатирическое приложение к ней. В верхней части щита ехидно улыбался традиционный крокодил, только держал он не вилы, а шланг; сбоку от него значилось: «Горячая промывка». Художник нарисовал Соболя крупным планом, во весь лист бумаги. Вид у инженера был напыщенный, преисполненный петушиной заносчивости. Перед ним дыбом стоял паровоз, изображенный нарочито маленьким и жалким. Протянув подрисованные тоненькие руки, паровоз показывал искривленные, измятые поршневые кольца. Изо рта инженера извергались слова: «Плевать я хотел на твои кольца. Марш на линию!»

В тексте, помещенном под карикатурой, говорилось, что бригада паровоза ФД-20-2647 сделала во время промывочного ремонта заявку на смену двух поршневых колец, однако и. о. заместителя начальника депо по ремонту Соболь не посчитался с требованием бригады и настоял, чтобы локомотив вышел в рейс со старыми кольцами.

Текст выглядел весьма убедительно. И все-таки Виктор Николаевич остался недоволен карикатурой. Случай с поршневыми кольцами был не столь уж чрезвычаен, а ведь речь как-никак шла о заместителе начальника депо. В поспешном появлении карикатуры Овинский усматривал какую-то показную смелость, некрасивую ставку на сенсационность. «Такие вещи с бухты-барахты не делаются», — думал Виктор Николаевич, чувствуя, как в нем усиливается неприязнь к редактору газеты Добрынину (по дороге он вспомнил-таки фамилию). Карикатура тем более беспокоила Виктора Николаевича, что он с первых же дней настроился всячески поддерживать и выдвигать Соболя, — молодой, перспективный специалист, на кого же еще опираться.

Разыскивая начальника депо Лихошерстнова, чтобы посоветоваться с ним, Овинский направился к цеху подъемочного ремонта паровозов.

Замысловатое на первый взгляд расположение помещений депо на самом деле было довольно простым. Более половины первой огромной коробки здания занимал один из двух основных цехов депо — цех промывочного ремонта, или, коротко, промывка. Сюда локомотивы ставились для очистки котла от накипи, а попутно в сложном организме их кое-что подновлялось, укреплялось, иногда даже заменялось. С промывкой соседствовал самый большой подсобный цех — механический — просторное помещение, обильно наполненное шумом станков, воздухом и светом, свободно вливающимся через двухъярусные окна. Остальные подсобные цехи и помещения — а их было множество — размещались в следующей коробке. Дверями они выходили в общий коридор — главную магистраль депо, делающую три поворота на долгом протяжении своем. Магистраль эта приводила в третью коробку — в цех подъемочного ремонта, или подъемку. Это был второй основной цех. Здесь локомотивы, особенно их паровую машину, подвергали серьезному ремонту, что называется, перетряхивали по косточкам. На подъемку паровозы ставились примерно раз в полгода, а на промывку раз в месяц.

Подъемка уже не производила такого впечатления обширности и высоты, как производил, скажем, механический цех, хотя и занимала чуть не вдвое большую площадь. Здесь над глубокими, в рост человека, зацементированными канавами стояли паровозы. То тут, то там загромождали проходы отдельные части локомотивов. В конце цеха работали два огромных станка для обточки колесных пар. Над