Как только Сергей вошел, я по его лицу сразу поняла, что волновалась не зря – что-то случилось.

– Что? – одними губами спросила я.

– Вовчик погиб, – ответил Сергей и стал стаскивать с себя куртку, пряча от меня глаза.

Володя? Погиб?

– В каком смысле погиб? – глупо спросила я.

– Грунечка, – сказал Сергей, по-прежнему не поднимая глаз, – он буквально погиб, на самом деле. Машина улетела с трассы, разбилась. Вчера еще, но нашли только сегодня…

И он ушел в комнату, а я села на тумбочку для обуви, потому что у меня подкосились ноги. В голове не было ни одной мысли. Так бывает, когда получаешь неожиданный удар и не можешь опомниться.

Перед моими глазами висела черная куртка Сергея, и справа, у кармана, она была чем-то испачкана. Надо же, изгваздал новую куртку, мы только неделю назад ее купили! Я машинально поскребла пятно ногтем: ржавчина и какие-то бурые потеки. Кровь, что ли?

Кровь?! Я представила Володю среди обломков разбившейся машины, в крови… Вскочила и побежала в комнату. Сергей, конечно же, стоял у окна, глядя в темноту.

– Ошибки быть не может? – еле выговорила я. Он покачал головой и, не оборачиваясь, пояснил:

– Отец ездил на опознание. Машина его, Вовчика, документы его, телефон… Лицо сильно повреждено, но это он. Машина горела, но его выбросило наружу, поэтому узнать можно…

– Пойдем туда, к Лавровым, – сказала я. – Лучше быть сейчас вместе, да и помощь, наверное, нужна.

Он помотал головой.

– Я там был. Ни ты, ни я там не нужны. У бабки «Скорая» дежурит, и Серафима с ней сидит. Дед с Женькой пьют. Отца Наталья домой увезла. Севка хлопочет, звонит куда-то, уже что-то выясняет про похороны…

Голос у Сергея сорвался, он еще ближе приткнулся к окну, уперся лбом в стекло.

Похороны… Значит, правда, значит, все.

…В эту ночь мне не удалось заснуть. Я сидела в постели, подоткнув подушку под спину и натянув одеяло до подбородка. Сергей беззвучно и неподвижно лежал рядом – мне удалось заставить его проглотить две таблетки снотворного.

Володя стоял перед глазами как живой. Веселый, жизнерадостный, смеющийся. За те полтора года, что прошли с нашей первой встречи, я не видела его другим. Как с ним, именно с ним, всеобщим любимцем, баловнем судьбы, счастливчиком, могло произойти такое?

Володина машина разбилась на загородном шоссе. Как он оказался там, что гнало его по скользкой дороге, куда он спешил? В какое-нибудь из модных сегодня развлекательных заведений для избранных и богатых? Гольф-клуб, конюшню, ресторан? Что там может быть, в той стороне? Не знаю, надо будет завтра спросить у Верки…

Как Нина Владимировна перенесет эту страшную потерю?

Я как будто наяву увидела Сережину бабку. Она сняла с шеи медальон на изящной золотой цепочке, нажала на незаметный штырек, и медальон раскрылся. Внутри лежал свернутый локон светлых детских волос.

– Вот, – сказала бабка. – Это Володенькины волосы. Вот такими они были в детстве… Прелесть, правда? Он был таким милым, нежным ребенком, совершенно необыкновенным! Второго такого нет и никогда не будет. Вам сложно будет передать их цвет?

– Я постараюсь, – пообещала я.

Этот разговор произошел прошлой весной и был для меня неожиданным. До этого нас с Сергеем время от времени приглашали к себе Лавровы, и я сталкивалась с тем же отношением, что и в первый раз. Я по-прежнему была «Гретель, кажется» и «вы, милочка», я по-прежнему ощущала волну неприязни, идущую от старшей Лавровой. Поэтому меня ошеломила ее просьба: Нина Владимировна желала, чтобы я написала детский портрет Володи.

Эта идея показалась мне дикой, я осторожно поинтересовалась, как она себе это представляет. И она сказала: есть масса фотографий…

Оказалось, это Витя Титов, школьный друг Сергея, рассказал бабке, что я увлекаюсь живописью, и показал некоторые мои работы, снятые на телефон. Бабка увидела несколько детских портретов и загорелась странной мечтой – иметь живописный портрет обожаемого внука.

Витя Титов окончил юрфак и работает адвокатом. Сережина бабка иногда приглашала его для консультаций по каким-то юридическим вопросам и, видимо, попутно интересовалась нашей с Сергеем жизнью.

Я очень люблю Витюшу, он такой милый, белобрысый, румяный, положительный, но за эту рекламу я бы его не поблагодарила. Я никогда не рисовала с фотографий и не хотела этого делать. Но бабка была упряма. Она в упор смотрела на меня светлыми, пронзительными, властными глазами, гипнотизировала, и я сдалась, осторожно пообещав попробовать.

Мы условились, что я приду смотреть фотографии, и, явившись к Лавровым в назначенный день, увидела на столике в гостиной два толстенных альбома.

Это были только детские фотографии Володи, лет до шести. Правда, черно-белые, но отлично сделанные, выразительные, четкие.

– Это Маша фотографировала, моя дочь, – пояснила Нина Владимировна.

Володя действительно был прелестным ребенком. Забавным, умилительным. Его хотелось выхватить из черно-белой плоскости фотографии, тискать и целовать. Я с улыбкой листала альбом и, подняв глаза на Нину Владимировну, поймала на ее лице такую же растроганную улыбку. Вот тогда-то она сняла с шеи золотой медальон и показала мне прядку детских волос. И мне почудилось, что между нами протянулась тоненькая ниточка добра и взаимопонимания…

Листая второй альбом, я нечаянно выронила фотографию, лежавшую между страниц. Поднимая карточку с пола, я разглядела ее. На ней тоже был Володя, но уже взрослый, нынешний. Фотография была сделана на пляже. Веселый, смеющийся Володя в плавках правой рукой обнимал за плечи девушку в купальнике. Совсем юную, почти девочку, тоненькую, изящную. Она тоже смеялась. Она показалась мне чем-то знакомой или на кого-то похожей, и я ляпнула, разглядывая фотографию:

– Ой, а это – Володина дочка?

Нина Владимировна изменилась в лице, мне даже показалось, что она испугалась. Выхватив у меня фотографию, она сунула ее под толстую стопку журналов, лежавшую здесь же, на столике, и сухо ответила:

– Нет, это не дочка.

По ее тону я поняла, что вопросов на эту тему задавать не надо. Я и не стала. Наверное, очень молоденькая любовница, и бабка не одобряет эту связь. А я, назвав ее дочкой, наступила ей на больную мозоль. Надо следить за языком.

Я написала Володин портрет. Сама не ожидала, что получится так удачно. Мне даже жалко было отдавать готовую работу, таким славным получился у меня четырехлетний Володя. Зато я была вознаграждена довольной улыбкой на лице старухи. Она даже взяла меня за запястье и пожала в знак признательности. И я снова почувствовала, что между нами проклюнулись слабенькие пока ростки человеческих отношений.

И сейчас мне трудно было поверить, что Володина жизнь кончена, что вместе с ним погиб тот прелестный ребенок, которого я с такой радостью рисовала, и ничего нельзя поделать, и я никогда больше его не увижу. Не услышу, как он хохочет, не почувствую человеческого тепла и доброты, исходящих от него… От жалости к Володе, к себе, к бабке, к Володиному отцу, к Сереже я заплакала…