Наталью хоронили мы с Сергеем и Витей Титовым и несколько ее подружек. Постояв над холмиком, покрытым венками и цветами, мы поехали в кафе и немного посидели там грустной молчаливой группкой, немного, почти символически, выпили за помин души и разошлись. Сергей с Витей поехали на квартиру Петра Владимировича и Натальи – там после пожара царил погром, была сломана дверь, окна стояли без стекол. Дверь уже, правда, починили, а теперь надо было застеклить окна, потому что, по прогнозам, надвигались морозы. Подруги покойной сказали, что еще немного посидят в кафе, а я поехала домой.

На площадке нашего этажа, опершись локтями о перила, стоял Эдька Коваль и курил, стряхивая пепел в консервную банку, прикрученную проволокой к перилам.

– Привет, Грека! – махнул он мне рукой с сигаретой. – Что-то ты рано с работы.

– Я с похорон, – я устало прислонилась к перилам на две ступеньки ниже Эдьки.

– Слыхал… – Эдька сочувственно глянул на меня. – Как там Серега?

– Сам понимаешь, – вздохнула я, – плохо Серега. А ты чего не заходишь?

– Ну-у… – замялся Эдька, – не хочу мешать. Когда горе, лучше без чужих…

– Ну ты-то не чужой, – возразила я. – Сережку нужно отвлечь. Они с Витей вернутся к вечеру, приходи.

– Ладно. – Эдька затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону. – Как там Веранда моя со своим Синьором Помидором?

Верандой Эдька дразнит свою сестру Верку, а Синьором Помидором зовет Колю Рюмина, ее мужа. Эдька недолюбливает Колю, видимо, из-за братской ревности, и не упускает случая его подколоть, вот и наградил Колю ехидным прозвищем, намекая на его «томатный» бизнес. Но Коля не остался в долгу. Он тоже читал в детстве «Чиполлино», поэтому нарек Эдьку Принцем Лимоном, и очень метко.

Внешне Эдька похож на Верку, такой же кудрявый и темноволосый, с выпуклыми карими глазами, но, в отличие от веселой смешливой Верки, Эдька – кисляй и мизантроп. Он вечно брюзжит, у него всегда кислая, «лимонистая» физиономия, ему всегда «то не так, и это не эдак». Тетя Женя стонет:

– Эдя, ты и в раю червивое яблоко отыщешь!

Тетя Женя считает, что Эдькин пессимизм – следствие его работы. Эдька врач «Скорой помощи», и у него перед глазами изнанка жизни – болезни, смерти, последствия автокатастроф и криминальных разборок. Тетя Женя считает, что у него тонкая душевная организация, несовместимая со всем этим, и уговаривает его уйти со «Скорой», но Эдька не хочет.

Раны, наносимые грубой действительностью его тонкой натуре, Эдька лечит одним средством – алкоголем. Вот почему мне сначала так не понравилась внезапная дружба Эдьки с моим Сергеем.

Как-то я осторожно поинтересовалась у Сергея, о чем это они с Эдькой говорят часами? Сережа не стал выдавать мужских тайн, просто сказал, что Эдьке иногда нужно выговориться, а ни на работе, ни дома он этого сделать не может – кругом одни женщины.

Я усмехнулась про себя. Наверняка Эдька сказал не «женщины», а «бабы» или «бабьё». Он изображает из себя пресыщенного мачо, на которого это самое бабье вешается связками и гирляндами. На самом деле, Эдька сам тот еще бабник, бедная тетя Женя потеряла счет его пассиям. Бесконечная вереница женщин тянется через Эдькину жизнь, и все они, как на подбор, крутобедрые, грудастые, с громкими визгливыми голосами и стервозными глазами. И каждый Эдькин роман кончается громким скандалом с «битьем горшков». Так что, помимо темной стороны жизни, немалую долю трагизма в Эдькино мироощущение вносят еще и женщины.

Тетя Женя до смерти боится, что Эдька женится на какой-нибудь из своих фурий, и тогда ей придется искать «политического убежища» у дочери и зятя. Кстати, Верка и Коля Рюмины давно зовут тетю Женю к себе. Тете Жене предлагается отдельная комната, обожаемый внук Васька в шаговой доступности и другие приятные вещи в виде домашнего кинотеатра с огромным телевизором и разных технических прибамбасов на кухне. Но как только все эти блага грузятся на одну чашу весов, на вторую тотчас же взгромождается Эдька – раздолбай, бабник и выпивоха – и перевешивает все. Тетя Женя любит Эдьку, и ничего с этим не поделаешь.

Я краем уха слышала, как Эдька со смехом рассказывал Сергею, что в третьем классе был влюблен в меня, но мигом разлюбил, когда я побила его его же собственным мешком для сменной обуви. Я помнила эту историю.

Дело было в начале сентября. Мы с Веркой и Эдькой вернулись из школы, тетя Женя покормила нас, выдала по куску арбуза и ушла по делам, велев нам вымыть посуду и садиться за уроки. Мы с Веркой тут же включили телевизор и уставились в экран, забыв про посуду, а Эдька всячески нам мешал – обстреливал арбузными семечками, бегал перед телевизором и громко вопил. Мы терпели, пока он не запулил мне в волосы разжеванную жвачку. Тут уже мы не выдержали! Кто же знал, что бедный влюбленный ребенок просто старался привлечь к себе внимание.

Мы отловили Эдьку, и Верка крикнула мне: «Бей гаденыша!» Я схватила первое, что попалось под руку – Эдькин мешок со сменными тапочками – и настучала Эдьке пониже спины. Он орал, вырывался и брыкался. Вряд ли ему было больно, просто он был оскорблен в лучших чувствах.

Позже нам с Веркой стало стыдно, как это мы, такие большие девочки, пятиклассницы, побили третьеклашку! Мы купили вскладчину шоколадку и пошли к Эдьке мириться. Но Эдька дара не принял, обозвал нас дурами и долго еще дулся, правда, никому жаловаться не стал. Мы, повздыхав, съели шоколадку сами.

Я тогда долго чувствовала себя виноватой, но после подслушанного разговора порадовалась, что так радикально исцелила Эдьку от его детской любви, а то сейчас у нас были бы проблемы. Впрочем, вряд ли. Повзрослев, Эдька резко поменял вкусы, ни одна из его женщин ни капли не похожа на меня.

– У Верки с Колей все нормально, – обрадовала я Эдьку. – Новый дом готов, на праздники все приглашены за город. А ты что, сам с ними не созваниваешься?

Эдька вздохнул.

– Милка телефон разбила. А до зарплаты еще далеко…

– Милка – это твоя последняя? – уточнила я.

Эдька уныло кивнул.

Знакомая история. В Эдькином случае «битье горшков» при расставании превращается в битье гаджетов. Почти каждая его дама в прощальном скандале разбивает ему телефон. Видимо, как источник бесконечных звонков и эсэмэсок от соперниц.

– Где ты их только откапываешь, телефонных террористок? – вздохнула я.

– Где откопал, там и закопал! – неожиданно окрысился Эдька. – А ты иди, ужин мужику готовь! Стоишь тут, язык чешешь!

Я привыкла к Эдьке и поэтому редко на него обижаюсь.

– Об тебя, Эдечка, язык чесать – все равно что стрихнин глотать, – сказала я, поднялась на площадку, мимоходом хлопнув Эдьку по тощей заднице, и стала открывать свою дверь. Эдька дернулся, но промолчал. Может, вспомнил мое «лекарство от любви»?

…Сергей пришел поздно, усталый и голодный.

– Ты чего так долго? – с порога накинулась я на него. – А где Витя?