Сходили на рынок сегодня – на разведку. На рынке толпа, все без масок, толкутся в очередях. Оживлённо, тепло, солнечно, шумно. Вместо нескольких ларьков теперь застеклённые павильоны. Сделали павильон, где продают шаверму. За пышками стоит огромная очередь. Никакой дистанции, самоизоляции, жизнь кипит. Алексей приехал на выходные на дачу, чувствует себя хорошо, его выписали на работу. Стараемся держаться от него подальше, пока не пройдёт больше времени после его болезни. Себя он называет Лысой свиньёй и учит этому Егора. Издалека кричит ему: «Смотри – Лысая свинья!» – и показывает на себя. Егору смешно, и Алексею тоже.

От коронавируса умер друг маминой подруги. Скоропостижно. Ещё пять дней назад он ходил в магазин за продуктами, а сегодня уже хоронили. Причём пневмонии не было, а диагноз «коронавирус». У ещё одной знакомой знакомых коронавирус, пневмония, лечится дома.

Вечером ходили гулять «на Светлану» – район по ту сторону шоссе (ДПК «Светлана», в честь одноимённого завода). Дорога шла на запад, в кронах деревьев садилось солнце, потом появилась половинка растущего месяца. На участках много цветов, особенно бросаются в глаза яркие тюльпаны. Домики кажутся ухоженными, утопающими в цветах. Потом нашли мостки, уходящие в лес, идущие через болото, прошли по ним. Пересекли рыжеватый ручей Козлец, текущий под мостками куда-то в сторону Сосново. На болоте зеленели пушистые хвощи, потом мы снова вышли к сельской дороге, домикам, цветам. У входа в лес, на границе с болотом, видели разрушающийся дом – огромный, красивый, с окнами в пол, он просел, покосился, скособочился весь сразу в разные стороны. Участок зарос, остался ржавый забор-сетка с дырой вместо калитки. Видели ёжика на шоссе, он мог попасть под машину, шёл по обочине и так и норовил вылезти на середину дороги, то выбегал, то возвращался. Мы ему кричали: «Ёжик, уходи подальше, а то попадёшь под машину!» Подъехали мальчишки на велосипедах, отогнали ёжика от дороги, в кусты. Ещё удивило: на гараже одного из домов на нашей улице надпись «За Русь!». Обычно такие надписи пишут на уличных гаражах и бетонных стенах, странно было увидеть её у кого-то на участке, казалось, что так пишут молодые нацики на ничьих объектах, в заброшках, – а тут она посреди ухоженного участка, рядом с новым хорошим домом…

Сходили на свалку. На заборе у входа на свалку конспирологическое сознание русского народа написало: «COVID-19 – НАЁБКА!»

Мама рассказала, что в непосредственном окружении её подруги М. от коронавируса умерли три молодых человека в районе тридцати лет.

Сходили с Егором на ближнее маленькое озеро Блюдце. В народе его ещё называют Чёртовым озером. Это самое глубокое из местных озёр, у него двойное дно. В нём многие по пьяни тонули. Большая часть озера уже давно превратилась в болото, покрытое осокой и цветущей пушицей. Рядом растут кустики черники, мох, вереск. Хотела посмотреть на скважину, которую пробурили на берегу, из-за чего были протесты дачников. Увидела в одном месте красный закрытый вагончик и больше ничего. На лесном пляже дед в защитной куртке и резиновых сапогах и два его внука-мальчишки ловили рыбу. У деда клюнуло. «Окунь или ротан? Окунь или ротан?» – завизжали мальчишки. Оказался окунь, довольно большой. Поймали его на жирного дождевого червя. «Дед, где ты его поймал? Давай я сюда встану! Давай поменяемся удочками, я тоже хочу поймать!» – пытался понять секрет удачи старший внук. «Клюёт! Клюёт! О чёрт! Я слишком рано подсёк!» – кричал младший. «У меня червь сорвался!» Пойманный окунь бился в руках, мне было его очень жалко. Потом разговорились с бабушкой маленькой девочки о том, что было в посёлке прежде, – у них здесь дача тоже с 1965 года. Она напомнила мне про мостки в озеро, которые были в моём детстве и которые зачем-то сожгли. Сказала: «Вся жизнь здесь прошла».

Вечером на том же озере видели чаек, плавающих по зеркальной глади, а потом из камышей выплыла утка с выводком совсем маленьких утят. Крошечные серые комочки, они так смешно ускорялись, мчались от какой-то воображаемой опасности обратно в камыши, приподнимаясь над водой, как маленькие катера. У воды появились мошки, стали кусать.

Хожу в найденном местном не то пальто, не то пиджаке, дедушкином наверное, ещё бог знает каких годов, в котором, как выразился Гоша, только интеллигентов к стенке ставить. На ногах огромные мужские галоши. Выгляжу, как местная хтонь.

Где-то в очень глубоком сне видела монстра. Всё остальное из этого сна я забыла, осталась картинка: я вхожу куда-то, и там она. Крупная, безобразная, описать её лицо очень трудно. Пожалуй, если с кем-то сравнивать, то больше всего её лицо походило на лицо минотавра из клипа Sabrina группы Einsturzende Neubauten. Хотя сходство далеко не стопроцентное, но всё равно назовём её Сабриной. Она была беременна и как-то беззащитна в своей беременности. Глаза у неё были грустные. Живот розовый, шерстистый, уязвимый. Видно было, что она ожидала, что я её испугаюсь, но я не испугалась. Я была к ней добра, и это удивило её. Про Сабрину у меня ещё было чувство, что она не одна такая, что она представитель народа, живущего где-то в других слоях, на одного из представителей этого народа я во сне случайно наткнулась. Этот народ прокляли, заколдовали. Когда-то это был красивый народ, а потом чёрная магия превратила их всех в ужасных чудовищ, и их дети теперь тоже рождаются такими. В глазах у беременной Сабрины были нежность и грусть: грусть за своего будущего ребёнка, что он родится чудовищем, хотя должен был бы – прекрасным младенцем, и нежность к нему, любовь. Она держала руки, как бы оберегая живот. Сакральный смысл деторождения, безусловная любовь к ребёнку сохраняется, даже если тебя прокляли и превратили тебя и твоего будущего ребёнка в чудовищ. Святость мамы и ребёнка на примере беременного монстра. Святость Сабрины и её плода. Монстр-Богородица с монстром-младенцем. Каким бы ужасным он ни родился, он будет для неё самым прекрасным. Она будет радоваться ему сквозь грусть, понимая, каким всё должно было быть, если бы не прокляли, не заколдовали. Будет наблюдать его детские игры, и сквозь облик чудовища для неё будет проступать прекрасный облик, которого его лишили.

Пошла в сарай, к старинному зеркалу с резьбой. Зеркало в какой-то момент как будто потекло, я даже прикоснулась к нему проверить, твёрдое ли оно, или в него можно войти, как в зеркала во сне. Показала себя зеркалу, поговорила с ним глазами. Оно меня помнит. С. говорил, что зеркала помнят всех, кто в них когда-то отразился. Оно меня помнит девочкой, юной девушкой. Это зеркало знает меня лучше других. Оно всегда как будто показывает не мой внешний облик, а внутреннюю суть. И я в нём не старею. Мне так кажется. Это старое зеркало, конца XIX века, оно умеет и может то, что другие, современные зеркала не могут. Во сне зеркала бывают открытые и закрытые. В открытые ты можешь пройти и куда-нибудь попадёшь с той стороны зеркала, они как двери. А в закрытые войти нельзя, они глухие, там просто темнота и ничего нет.

Сходили на Малое Борковское озеро, Нийттюярви, озеро-в-лугах. Там – поросший травой пляж, вход в лес. Когда-то рядом с озером была одна из рыбацких деревушек – в те времена, когда эту землю населяли другие народы и всё было по-другому. Старые финские, карельские лесные деревни канули в Лету, только сохранилась память о давно исчезнувших из речи топонимах, а тех, для кого эти имена что-то значили, были названиями озёр и деревень их мира, уже и не сыщешь.