– Павла Ивановича жаль, хороший человек был. А ты как, не останешься? Не тяжко на чужбине, домой не надумала?

– Не надумала, – ответила Оля коротко.

– Ну, коли согрела место… Наследство-то он как поделил? Поровну или своей поболе оставил?

Оля пожала плечами и ответила, что не знает, ее это не интересует.

– Ну и дурочка! – всплеснула руками Алевтина. – Не поумнела. Он же от сердца, а лишнее не помешает. Не вздумай отказаться! Имеешь право. Тебе на пользу пойдет, а эта… – Она запнулась и добавила: – Все просвистит! Машину ее видела? Миллионы стоит! Заграничная. Моду показывает, в журналах фотографии, так и написано: Снежана! И по телевизору. Новое имя себе придумала… Ну, девка! Говорят, крутит подолом направо и налево, новые хахали каждый день. Так и просвистит отцовы деньги, копейки не заработавши. Поняла?

Милочка представила ее своему бойфренду, немногословному накачанному красавчику, не то тренеру, не то гонщику. «Шикарный мужик и в постели класс, – сказала, – но слишком ревнивый». Пообещала приехать в гости – «давно хотела побывать в Дубровнике. Поедем путешествовать по твоей Хорватии, посмотрим, что ты выбрала. Не жалеешь, что уехала?»

О том, что произошло десять лет назад, они не говорили…

Зимой Милочка написала, что вскоре выходит замуж. Возможно – еще не решила, а жених настаивает. «Нормальный мужик, небедный, влюблен как мальчишка. А я еще не знаю: то «да» скажу, то «нет», а он прямо с ума сходит. Ревнивый страшно! Везет мне на ревнивых мужиков. Обещает медовый месяц в Мексике, рядом с пирамидами…»

Три дня назад ей позвонили и сообщили, что сестра погибла…

Игорек Нгелу-Икеара принес Регине цветы… Скажи ему кто-нибудь еще недавно, что он подарит розы этому крокодилу, он рассмеялся бы этому кому-то в лицо. Не просто цветы, а кремовые розы необыкновенной красоты. Регина отперла дверь и уставилась на розы. Перевела глаза на Игорька. Лицо ее сморщилось, и она заплакала. Собачка, маленький мопс по имени Чапи, поднял голову и тонко взвыл.

Игорек протянул розы:

– Это тебе, Региночка. Можно?

Регина взяла цветы, прижала к лицу. Они были холодными и влажными…

…Они сидели на диване; на журнальном столике в высокой хрустальной вазе стояли розы. Чапи сидел на ковре, переводил взгляд с хозяйки на гостя и время от времени вздыхал с подвывом.

– Чумаров дарил мне розы, – сказала Регина. – В этой вазе они стояли в последний раз, когда он умер. Подарил и умер. Красные. Попросил прощения и ушел[5]. Чапи похож на него, как посмотрю, так прямо Чумаров перед глазами…

– Он был хороший человек, – заметил Игорек.

– Он был слабак и трус, но не злой, добрый. В гости ходили, в театр, у себя принимали, на дачу ездили… Поверишь, я с тех пор была там всего два раза. Крыша прохудилась, дверь осела. Крыльцо тоже… Рядом скамейка, которую он сбил своими руками, я еще смеялась, что руки не оттуда растут. Порвала штаны, там гвоздь торчал… обругала его, а он стоял такой расстроенный, покраснел весь, руки опустил. Не стоила этого проклятая скамейка! Но понимаешь только потом, когда уже поздно…

Они помолчали.

– Хочешь виски? – спросила Регина. – Надо помянуть. Вроде есть еще…

– Я принес, – сказал Игорек. – Помянем. Ты когда ела?

– Когда? – Регина задумалась. – Утром пила кофе.

– Мясо будешь? Пошли на кухню, посидим по-домашнему.

– Не понимаю, – сказала Регина. – Почему? Кто ее убил? Всю голову сломала. И Федя молчит, на него только и надежда. Эти ни хрена не найдут, слишком много народу. И главное, все на виду, все свои! Я любила ее, ты знаешь…

Игорек кивнул.

– Не знаю, как сказать, только не смейся, – Регина посмотрела на Игорька, он кивнул. – Она была мне как сестра! Сильный характер, независимая, ничего не боялась. Или как дочка. Я боялась, что она уедет с этим аферистом Ленькой Маркиным, прямо душа болела. Думаешь, я ничего не знала? Знала! А потом вдруг появился Руслан, и у меня отлегло от сердца. Порядочный, умный, правильный… сейчас таких не делают. Ты бы позвонил Даньке Драге, как он там… еще повесится с горя!

– Типун тебе на язык! – воскликнул Игорек. – Он звонил позавчера, хотел с тобой поговорить, что-то по налогам, но ты себя… э-э-э… плохо чувствовала. – Игорек ухмыльнулся.

– А чего не сказал? Удивительное дело, пацан, клоун, а голова варит! Может, он чего знает. Поверишь, не могу забыть, как она идет… плывет! Платье колышется, стразы сверкают… и все встают! На радостях подарила ей, это было ее платье… твоя «Голубка». Она обрадовалась, мы расцеловались. Блеснула наша звездочка в последний раз и погасла. Визг этой заполошной до сих пор в ушах! Мне все время звонят… соболезнования, сопли, охи, ахи, а сами аж лопаются от любопытства. Я перестала брать трубку. Все из рук валится, за что ни возьмись…

Игорек разлил виски, поднял стакан:

– Царствие небесное!

Они выпили.

– Федя не звонил? Хоть что-нибудь уже есть?

– Звонил, уточнял кое-что. Много народу было, ты права. Как назло, видеокамера внизу накрылась, а та, что в зале, захватывает только часть. Она попрощалась и пошла за шубой, а Сандра прибежала через двадцать пять минут. Вне подозрения только те, кто засветился на камере в это время. Алиби. А остальные… народу прорва, внизу и в зале… кто где был, когда ушли, куда пошли… установить нельзя. Среди гостей ее бывшие, могли быть претензии. Колье пропало… и сережка. Я зайду к нему, узнаю, что и как…

– Зайди. Господи! Двадцать минут! Каких-то двадцать минут… И никто ничего не видел!

– Он мог услышать шаги Сандры и спрятаться в гардеробной, а потом выскочить и спуститься по лестнице. Или смешаться с толпой, когда все ломанулись смотреть!

– Ты хочешь сказать, что он был среди нас?

– Он мог быть среди нас. Куда-то же он делся, правда? Они даже не знают, женщина или мужчина…

– Женщина? Почему женщина?

– Соперница. Или не устояла перед камешками. Или месть… Если ее задушили, незачем было разбивать лицо… уже мертвой. Это ненависть.

Регина поежилась:

– Месть? Ненависть? Ты хочешь сказать, что у нее были враги?

– У всех нас есть враги, – не сразу сказал Игорек. – Ей многие завидовали…

– Тамарка Голик! – перебила Регина. – Говорят, Бродский сначала встречался с Тамаркой. Она никогда мне не нравилась, что-то в ней змеиное.